Звук трамвайного звонка вырвал Рудницкого из задумчивости, он поморщился от вони пота и выпитой водки – похоже, стоящий рядом грузчик утешился после работы самым дешевым базарным самогоном. Невзирая на протесты пассажиров, алхимик протиснулся к дверям. Скоро остановка. За окном проносились облепленные объявлениями столбы, вычурные польско-немецкие вывески, иногда по улице проезжала двуколка, которую тянули сгорбленные от напряжения мужчины. Оккупирующие Варшаву немцы отменили большинство антипольских указов, но одновременно ввели жестокие реквизиции на нужды армии. Их трофеем становились не только кони и скот, но даже медные кастрюли. Что ж, весной одна тысяча девятьсот шестнадцатого года было ясно видно, что все планы быстрого окончания войны – всего лишь миф.
Рудницкий, которого толкнула приземистая, воняющая чолнтом и куглем[1] бабища, налетел на стоящую перед ним женщину. Та гневно зашипела и повернулась с выражением лица, не обещающим ничего хорошего. Виктория…
– Вижу, ты пользуешься случаем и нескромно прижимаешься к невинным барышням, – заметила она с легкой насмешкой.
Рудницкий неуверенно кашлянул. Они не виделись со времен памятной встречи перед королевским замком, и это не потому, что он ее избегал. Виктория пропала, словно сквозь землю провалилась. Правда, специально он ее и не искал, помня о ее связи с Кинжальщиками, а теми лучше было не интересоваться.
– Извиняюсь, – пробормотал он. – Это все толпа. Тем не менее…
– Ну?
– Приятней прижаться к тебе, чем к некоторым попутчикам.
– Я лучше? – задала она провокационный вопрос.
– А как же, и, прежде всего, ты решительно лучше пахнешь.
Его собеседница засмеялась, показывая ровные белые зубки. Вот, казалось бы, еще одна молодая непритязательная девушка, которую хотелось схватить за руку или за коленку. Но Виктория – правая рука лидера Кинжальщиков. Обидишь такую, и повезет, если успеешь написать завещание.
Трамвай остановился на Театральной площади, недалеко от дворца Яблоновских, и Рудницкий продвинулся к выходу, вежливо поклонившись на прощание. К его немалому удивлению, Виктория последовала за ним.
– Как бизнес? – спросила она, беря его под руку.
– Так себе, – с неохотой признался он. – Почему спрашиваешь? Мне кажется, я рассчитался с твоими… друзьями.
– Ох, нет причин для беспокойства, я спрашиваю, поскольку мне интересно.
– Половину отеля заняли немцы, штабные офицеры. Естественно, никто из них не платит.
– А что с аптекой?
– Тоже ничего удивительного: потерял большинство клиентов из-за отсутствия первичной материи. Самые эффективные лекарства требуют, к сожалению, эту составляющую, а сейчас никто не суется в анклав.
– Но ведь нет запрета, – удивилась девушка.
– Ну да, – признался Рудницкий. – Только без охраны идти туда – самоубийство. К сожалению, варшавский генерал-губернатор, Его превосходительство Ганс фон Безелер, решил, что доступ в анклав открыт исключительно для… цитирую: «лицензированных членов гильдии и их помощников в количестве не более трех человек».
– И почему это?
– Боятся, – буркнул алхимик. – Правда, до этого времени еще никто не открыл боевую возможность использования первичной материи в широком масштабе, но в будущем… кто знает? Это могло бы изменить ход войны. Немцы следят за тем, чтобы не нарушать законы, которые соблюдали даже россияне, они не хотят рисковать.
– Ты идешь в управление?
Рудницкий подтвердил каким-то невразумительным бурчанием. Уже год во дворце Яблоновских размещалось немецкое правительство, а недавно он стал и центром городского совета.
– Они должны меня наказать, – объяснил он, видя вопросительный взгляд девушки. – На прошлой неделе я выставил из отеля одного… Кажется, капитана. Один из высших чинов позволил ему воспользоваться своими апартаментами, и говнюк оказался дальним родственником какого-то эрцгерцога или графа. Ну и обвинил меня в саботаже приказов генерал-губернатора.
