1987-ой.
На меня смотрели две пары тёплых глаз.
Остальные были холодны, или откровенно враждебны.
Первый – в чёрном интеллигентском свитере под горло – водолазке, с добродушным пузцом, круглолицый, с родинкой в надбровье.
Второй был похож на Джо Дассена – в безукоризненно выглаженной голубой рубашке с галстуком и с трубкой в руке, из которой разливался ароматный, пьянящий яблочный дымок.
И было это на вступительных экзаменах
на Высших Режиссёрских Курсах.
*
А заведение-то было элитнейшее —
раз в два-три года набирали по 20—30 человек со всей страны – конкурс чудовищный, поступить туда было непросто.
Мне потом рассказывала директриса Курсов – Ирина Александровна Кокорева:
– Из двадцати – семнадцать против тебя. За – только двое. Я – честно скажу – как-то… не очень ты мне. Но Гуревич встал и сказал – я хочу, чтобы этот парень учился у меня. Галантер его поддержал. А я поддержала Борю. Вот и вся твоя история.
*
Вот и вся моя история.
Что уж они во мне разглядели – не знаю,
но так я оказался на Высших Режиссёрских Курсах
мастерская авторского неигрового кино
двух уже тогда классиков —
Леонида Гуревича (драматургия) с пузцом и родинкой – первые тёплые глаза
и Бориса Галантера (режиссура) – вторые.
Галантер подключился позже и учил нас недолго – болезнь подкосила его.
Воз тянул один Гуревич.
*
Было молодо, было весело и всё казалось впереди.
И моложе всех был уже немолодой Гуревич —
это был второй набор, как ему разрешили преподавать.
В мастерской нашей – москвичка Олеся Фокина, Галя Руденко из Киева, московский грузин Миша Бакрадзе, Саша Виленский из Свердловска, Овез Вельмурадов из Туркмении, Женя Голынкин и я – из Ленинграда.
Думаю, остальное они напишут сами.
Я – только про свою с Гуревичем историю.
*
Двери наши были открыты.
И часто у нас на мастерской сидели и Виктор Косаковский, и увы, покойные ныне Александр Столяров и Алексей Балабанов.
Гуревича хватало не всех.
*
Первый курсовой сценарий.
Хочется сказать обо всём и сразу.
Видимо, так и рождаются глупости…
*
Сценарий был, естественно – сновиденческий
и, естественно, про судьбы мира —
на меньшее – я был никак не согласен.
И, конечно, там выкидывали Ленина из мавзолея.
Сейчас уж не вспомню кто, но врывалась толпа и с криками – святой, не святой? – волокла чучело на Красную площадь… там, в буйстве разрывала —
и в чучеле оказывались опилки…
потом ветер гнал опилки по брусчатке, как позёмку…
Я считал, что это круто.
Судьбы мира теперь в надёжных сценарных руках.
Но то, что снять этот сценарий практически невозможно – я не понимал.
*
– Это – не моё, – сразу отрубил Гуревич, но отрубил как папа, – Понимаешь – не люблю символизма. Он мне не близок. Но ты имеешь полное право считать, что я в этом ничего не смыслю… я люблю жизнь, люблю живых людей… их боль, радость, страдания – это для меня – суть кино… ну… – пожал плечами, – … если тебе так хочется, если тебе снятся сны – решай сам. Только жизнь свою в сон не преврати… я твой сценарий буду поддерживать… а Ленина – выкинь… – резко сменил тон, – Ты что – сдурел? Попрут с Курсов и тебя и меня.
*
Я шёл к метро оглушённый —
он, так много и бесстрашно говоривший о свободе – он боится?
Он предал меня…
Это стало первой трещинкой, через которую потянуло холодком.
*
И ещё я заметил, что Гуревич стал немного жалеть, что так горячо меня отстаивал.
*
Ленина я не выкинул.
С Курсов меня не выгнали.
Потому что – все сделали вид, что никакого Ленина там не было.
А трещинка затянулась.
*
