(если собаку долго не кормить, она вполне может стать… говорящей…)
Это происходило в Зиме (250км к западу от Иркутска). Мой отец слыл наизаядлевейшим рыбаком и охотником, а ближайшими соратниками ему в этом деле были: его любимая собака Сильва (породы сибирская лайка) и Голдукевич (белорус), говорящий скороговоркой так быстро, что его мысли никогда не успевали за языком.
Голдукевич всегда ходил в потрёпанных генеральских штанах и говорил, что у него сын генерал. (Вообще-то он всё это придумал, достав где-то по случаю старые генеральские штаны). От обычных людей отцовский друг отличался тем, что никогда не мыл за собой посуду всегда оставляя её на вылизывание собаке, после чего тарелки только протирал рукавом. Свой рассказ он обычно начинал так: – Отут рака (река), и отут рака – тараторил он как из пулемёта, тыча в столешницу старого осинового стола пальцем с широким желтым прокуренным ногтем. – А отут мы с Сергеевичем, да как табором развернёмся, сетюшку поставим, уху с бульбой (картошкой) заварганим, сядем, да потом кэ-эк дадим! – Что б было что вспомнить, так и раз так! – решительно рубя воздух руками, тарахтел Голдукевич с генеральской осанкой, которой всегда держался, как, наверное, и подобало отцу генерала.
Ещё он любил говорить, что сетку (рыболовную сеть) нужно всегда ставить (что бы рыбнадзор, не заметил) между лодкой и берегом.
– Ну, чо тут непонятного! Берег во где! А лодка во! Отут и надо ставить её родимую! – проводил он в воздухе прокуренным пальцем между сказанным условную линию.
Закадычный друг отца Голдукевич был из ссыльных, тех, кого когда-то, давным-давно репрессировали по 58 статье (контрреволюционная деятельность), так и оставшихся в Сибири на далёкой станции Зима. (А как давно всё это было, после двадцати пяти лет отсидки, Голдуквеч и сам-то толком не помнил). Была у него когда-то семья в Белоруссии, да вот никто его не дождался, не получилось так почему-то. Так и остался Голдукевич доживать в Зиме свой остаток жизни, правда, иной раз он напивался до потери памяти, но другом и соратником слыл хорошим, преданным и бескорыстным, несмотря на то, что иногда немного лукавил.
Собака Сильва, на рынке приобретённая отцом ещё в щенках, проявляла незаурядную охотничью способность и сообразительность. Отец её за это любил и лелеял, а иной раз, крепко набравшись, (что бы не было дома скандала) шел к Сильве и даже с ней разговаривал, изливал ей свою обиженную обнаженную душу (как казалось отцу), со всеми её секретами, про себя думая, что собака всё понимает, да только сказать ничего не может, что говорят, свойственно всем собакам без исключения. (В чем отец – ошибался). Сильва же была не просто умной, она была очень умной собакой. Она понимала отца, и, выражая всяческие знаки внимания, норовила поставить передние лапы ему на грудь и непременно лизнуть в нос.
Заслышав разговоры о рыбалке или охоте, вся оживала и её застоявшаяся собачья душа тут же рвалась на охоту или рыбалку. Сильва скулила и подвывала, показывая всем своим видом, что ей уже совсем невтерпеж, что она готова сию же секунду собраться и поехать в лес или на речку. И что ей, уже осточертело сидеть здесь на проклятой цепи и без толку лаять на всяких там дворовых котов и ворон, что пора, мол, заняться своим прямым охотничьим и собачьим делом, загонять белку и приносить из воды подстреленных уток. Впрочем, Сильва почему-то не всегда их сразу отдавала отцу или же Голдукевичу. Она слушала и понимала только голос отца и ни чей более, особенно, когда «батяня» заворачивал на неё наикрепчайшим сибирским матом.
