«ХОЛОД».
Часть 21.
СВЯТЫЕ И ГРЕШНЫЕ
«Ища чей-то промысел
Божий
В поступках душевных
калек,
Свой разум, пропитанный
ложью,
Сложил на алтарь
человек.
Насытив паскудство
дарами,
Впустил этих демонов в
дом,
Не зная ни ада, ни
рая,
Он веры своей стал
рабом…»
ПРОЛОГ
Карелия, весна 1997
года.
Он бежал. Упругие ветки хлестали его
по лицу, на каждом шагу словно раздавая звонкие, хлесткие пощечины.
Иногда он останавливался, чтобы перевести дыхание, и ноги в
армейских ботинках старалась засосать вонючая болотная жижа. Он
выдергивал их и бежал снова, пока в очередной раз не падал,
уткнувшись лицом в зеленый холмик, напоминающий губку, и
захлебывался прелой, пахнущей тиной водой. Наконец болото
кончилось, и начался бурелом. С трудом перебираясь через стволы
поваленных деревьев, он получал удары от все тех же противных веток
зеленого молодняка, которые норовили не только ударить по лицу, но
и хорошенько пнуть в низ живота. Одна из веток сбила с его головы
фуражку.
Он выбрался на грунтовую дорогу,
вывалившись прямо из колючих кустов в грязную колею, глина из
которой тут же облепила ботинки. Выдохнув несколько раз, он
попытался стряхнуть грязь с ботинок, и побежал дальше. Шаги
становились все короче. Ноги разъезжались. Он снова остановился,
чтобы вздохнуть колючим весенним воздухом, прижавшись к стволу
дерева. Постояв так несколько секунд, он посмотрел на небо цвета
голубых джинсов «варёнок» и побежал снова, словно боясь
опоздать…
Наконец он выбрался из леса. Где-то
вдалеке, в конце поля, заросшего болотной осокой, он разглядел
очертания домов и бросился в их сторону, тут же провалившись по
пояс в чавкающую жидкость. Вытянув себя из нее, он прополз
несколько метров на карачках, и только нащупав грязными, сбитыми в
кровь о ветки руками твердую почву, он поднялся и побежал снова.
Воздух с хриплым свистом вылетал из его легких, как из пробитой
шины. Дома становились всё ближе, а пот, стекающий со спутанных
волос всё сильнее заливал глаза. Он вытер его рукой, размазав по
всему лицу грязь, и с трудом преодолел последнюю сотню метров.
– Стой! – крикнул он, увидев
нескольких мужчин, запихивающих женщину с маленькой девочкой в
побитый временем УАЗик-таблетку и потянулся к кобуре пистолета,
висящей на левом боку, – стойте, я сказал! – Дрожащими пальцами он
расстегнул кобуру и вытащил ПМ, – Стойте! Отпустите их, – тяжело
выдохнул он и навел пистолет на высокого, слегка сгорбленного
мужчину, лицо которого скрывал капюшон охотничьего плаща-дождевика,
– давайте договоримся, – он снова тяжело выдохнул.
– А договариваться раньше надо было,
– проскрипел человек в капюшоне, – когда тебе предлагали. И пукалку
свою убери, – он кивнул своим товарищам, и те вытащили из-под
плащей АКСу и направили на него, – пукалкой, милый друг, ты в наше
время уже никого не напугаешь. Так же, как и формой с ксивой, –
рассмеялся «капюшон», – всё сейчас меняется, и жизнь уже другая. Ты
не захотел по-хорошему, а значит будет по-нашему, – он кивнул своим
людям, и те затолкали женщину и ребенка в «таблетку».
Он увидел её глаза, ничего не
понимающие, в которых словно повис вопрос: «Зачем тебе всё это было
надо?» Но она ничего не сказала. Ее рот был обмотан какой-то
грязной тряпкой.
– Слушай, подожди, – он посмотри на
«капюшон», – это же наше с тобой дело, они-то тут не при чем, – он
посмотрел в сторону УАЗика, в котором исчезли женщина и ребенок, –
это ж я вам дорогу перешел.
– Правильно, наше, – «капюшон»
остановился, посмотрел на небо и на секунду замер, – и хочу, чтобы
только наше и осталось. А они – твоя семья. А знаешь, как бывает?
Сын за отца…
