Хозяйка старой хижины

Элис устала. Нет, она мне никогда не признается в этом, но я вижу по лицу, что малышка держится на чистом упрямстве. Её движения резкие, взгляд раздражён. Она то и дело заправляет под косынку выбившуюся прядь волос, оправляет подол грубо пошитого платья и дёргает бантики на переднике.

Наконец, спустя ещё десять шагов, она тихо спрашивает:

– Далеко нам ещё идти? – голос спокоен, а улыбка, коснувшаяся губ, доброжелательна. Сторонний наблюдатель ни за что бы не понял, что ещё чуть-чуть и ребёнок взорвётся от злости. Мысленно, конечно. Потому что безупречное воспитание не позволит Элис показать свои истинные эмоции.

– Осталось чуть-чуть, – улыбаюсь ей так же спокойно и дружелюбно. Потому что и из меня, бывшей нищенки, тоже воспитали идеальную леди.

Вокруг тихо. Солнце стоит высоко и тени едва касаются земли. Душно. Хочется пить, а ещё больше хочется уже добраться до места, чтобы наше длительное путешествие, наконец-то, закончилось.

Я не лгу. Нам, действительно, остаётся всего ничего. Подняться на горку, а потом спуститься и будет дом старушки Зарины, которая когда-то приютила меня и обогрела.

Я не была здесь целых восемь лет, но помню и дуб этот раскидистый, что раскололо надвое во время разбушевавшейся стихии. И поместье, видневшееся вдалеке. Даже живописные берега мелкой речушки будто бы совсем не изменились. Разве что чуть больше разросся камыш, да ниже склонилась к воде старая ива.

Хорошо… Так хорошо мне давно не было. И надежда, слабым росткам которой я до последнего запрещаю пускать корни, вдруг вспыхивает в душе, расцветает буйным цветом. Мы смогли… У нас получилось.

Пригорок заканчивается и начинается спуск. Я пытливо всматриваюсь вдаль, ищу заросшую девичьим виноградом крышу и нахожу её. Но радость медленно гаснет, потому что старая хижина выглядит иначе, чем в моих воспоминаниях.

Забор всегда-то был косым и рябым, но небольшой садик перед домом Зарина держит в чистоте. Держала… Не припомню, чтобы среди буйно цветущих растений закрадывались сорняки. Сейчас же вокруг хижины колосился бурьян, достающий мне до плеч.

Мы доходим до покосившегося, а местами и обвалившегося плетня, останавливаемся. Взгляд мечется в поисках хоть каких-то признаков жизни, но я не нахожу их.

– Здесь никого нет? – устало бросает Элис и опускается на колени, прямо на траву. Её не заботит ни то, что она испачкает пусть не дорогое, но добротное платье, и, главное, она не думает о том, что кто-то может увидеть её в минуту слабости.

Признаваться девочке в том, что мой гениальный план оказался провальным, не хочется. Я подхожу к калитке и ободряюще отвечаю ей:

– Не знаю, сейчас посмотрю.

Сорняки цепляются к юбке, хватают за рукава, пытаются дотянуться до волос. Я упрямо пробираюсь к двери и, вполне ожидаемо, вижу на ней огромный замок. Нет-нет-нет… Только не это…

Если мы с Элис не найдём пристанища здесь, то я и не знаю, куда ещё податься. Денег от продажи драгоценностей не так уж и много. Жить на них в гостинице или на постоялом дворе долго не получится, да и опасно это – наверняка, нас ищут. У Зарины же можно было переждать несколько месяцев, прежде чем попробовать перебраться за границу нашего королевства.

Плотно сжимаю губы и иду к дальней стене. Там есть схрон, где старушка всегда держит ключ. Он и сейчас там, но помимо ключа в нише имеется и письмо, на почерневшем конверте которого выведено корявым почерком: «Для Глории».

Сердце замирает на мгновение, а потом пускается вскачь. Письмо. Для меня.

Зарина писала не так уж плохо, для необразованной селянки. Что немудрено – её муж был магом. Дара слабого, да и ума небольшого, судя по рассказам самой сердобольной старушки, но всем, кто имел хотя бы искру магии полагалось бесплатное обучение. Вот он и научился писать и читать, чему, в свою очередь, научил Зарину.