Зевая, Кивин широко открыл рот, но туда сразу впечатался мячик.
А я хихикнула. Конечно, это было не очень прилично, Кивин мог челюсть вывихнуть. Но сам виноват. Я долго думала, опомнится он первым или учитель придумает что-то раньше. Вышло, что последнее. Расковский остановился на теннисном мяче. Белом. Я поспешно прикрылась рукой, чтобы не перепало и мне. Зевает Кивин заразительно.
– А все-таки меня иногда бесит, – прошамкал рядом Крис: ему недавно вставили второй ряд зубов. – Все эти сюжетные схемы, костяк композиции… Почему нельзя просто – бум?
– Потому что ваш бум поразит разве что бомжей, – гаркнул от доски Расковский. – И только им, на помойке, понадобится ваше произведение. Чтобы было чем подте…
Я поджала губы, уткнувшись в лист с записями. Грег только месяц у нас работал, после аспирантуры, и атмосфера училища влияла на него не совсем так, как следует. Мы только удивлялись, как при сдаче диссертации он сумел выдержать речь без крепкого словца.
Крис покраснел как рак.
На самом деле, меня тоже не раз мучила эта проблема. Вот учишь, учишь. А кому это вообще надо? Сколько художников работали по своему призванию?
Всякий раз, когда я затрагивала эту тему, Линда отворачивалась.
– Да какая тебе разница? – угрюмо сказала она и убрала с лица фиолетовую прядь. Закинула ее назад. Я знала, что будет дальше. А в столовой, где мы сейчас находились, сценарий был еще прозрачнее. И таки-да – спустя время прядь вернулась и угодила прямиком в тарелку. Волосы извозюкались в чечевичном пюре. Я придирчиво вытерла салфеткой свою часть стола, хотя брызг не было.
– Что ты заводишь эту тему? – Линда недовольно взглянула на меня. – Ты учишься здесь. Гордись!
– Как будто кто-то этим гордится, – я смахнула салфетку в корзину около стола и оглядела людей. Сегодня не было картинщиков. Опять их заставили выверять чертежи, небось. Ну, салата больше останется.
– Вот я горжусь, – Линда флегматично оставила прядь плавать в бежевой жиже и принялась за этот суп. – Кто бы мог подумать, что я могу создавать мир – прямо из воздуха. Горжусь.
– Все мы творцы, – я отставила в сторону перец. – Все мы думаем. Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени.
– Кто-то дурак, – поддакнула Линда.
– Угу. Только благодарности у нас где?
– Ты хочешь, чтобы все о нас знали? – зыркнула она на меня. – Чтобы все кричали: «О, смотри, творец идет!»
– Звучит не очень.
– Ага. Еще кинут в тебя бананом, за то что ты не так героя прописал, – Линда вздохнула. – Кто придумал эти композиции? Бумагу только изводим.
Опять соскочила на то, с чего начинала я. У нее такая короткая память.
Больше всего я не любила в училище физподготовку. Вот зачем мне физподготовка, я же пишу?
– Савельева, ну ты опять мешок!
Да, я притворялась набитой дурой, чтобы меня только не трогали. А пока пыталась сочинять миры. Но это мало получалось, когда кто-то бил тебя мячом по заднице.
Домой я приходила всегда уставшая, почти в полночь – настоящая Золушка – и неслышно, чтобы не разбудить родителей, пробиралась на цыпочках во вторую комнату.
По пути обычно что-то сшибала.
А в комнате находила остывший чай. Не помню, за последнее время, когда бы он был еще горячим. Родителям я ничего не говорила, они до сих пор думали, что я учусь на третьем курсе университета – точнее, перешла на третий, и кое-как сдала экзамены в январе. Училище использовало какую-то хитрую систему, благодаря которой о нем никто не знал. И поэтому я не могла о нем никому говорить. Но была и еще причина – я очень боялась.
***
