Патрульных было четверо. Двое сразу протиснулись в купе. Стало тесно и душно. Свет керосинки, и без того неровный, от дуновения воздуха запрыгал по стенам, по смутным лицам. Один из вошедших – очень красивый молодой человек во франтоватом полушубке, перекрещенном ремнями, в папахе из белого курпея – подсел к Маше. Второй – сильно постарше, в долгой шинели, в ломаной фуражке – остался стоять. Он был, видимо, главным в квартете. Жестом показал остальным, чтобы оставались в коридоре. Те кивнули, демонстративно сняли винтовки с плеч.
Владимир начал доставать документы, старший остановил его:
– Не надо бумажек, мне твои золотые погоны уже всё сказали, что мне нужно. Офицер, значит, а?
– Я комиссар Временного правительства, возвращаюсь из длительной командировки по Сибири и Уралу.
– Может, теперь мне перед тобой навытяжку стать? А? – старший достал из кобуры наган. – Так не дождёшься. Нету твоего правительства. Две недели уже как нету. И ты, выходит, не комиссар, а никто. Тебя тоже нету. Значит, и не должно быть? А? – спросил как бы для верности и сам же заключил. – Не должно. А раз так – пошёл на выход, контра!
– Погодите! Послушайте, что вы хотите от нас? – Владимир заволновался. Больше за Машу – красавец в ремнях поглядывал на неё с преувеличенным восторгом. И всё подвигался к ней, будто невзначай. Она совсем вжалась в угол, к стенке.
– От вас? От вас мы ничего не хотим. Ты, барышня, можешь топать домой, – старший добро улыбнулся. – А ежели желаешь, вот и кавалер наш запросто проводит до дому. Желаешь, а? Всё равно этот контрик, – он кивнул на бледнеющего Владимира, – тебе уже без надобности. Он кто тебе был-то? А?
– Он мой жених! – голос у Маши дрожал, она старалась перебороть жуть, прихлынувшую к сердцу, захолодившую его. – И не был. Он есть и останется им!
– Был – может, и был. А вот останется – навряд ли, – задумчиво протянул старший, повернулся к Владимиру, сказал буднично. – Пошли, офицер. Да не трожь ты чемодан, не надо – не понадобится.
– Чего не надо-то? – возразил красавец, глядя при этом на Машу. – Пусть берёт – пригодится.
– И то верно! Забирай своё барахлишко, – согласился старший.
– Но вы как-то должны объяснить, в чём дело, в чём моя вина? – Владимир спрашивал по инерции. В последние дни он уже успел насмотреться на то, что творилось по России, прекрасно понимал, что сейчас произойдёт, смирился. Вот только Маша… Машенька….
– Это тебе лучше наш теоретик объяснит, – сказал старший, повернулся к стоявшему в коридоре молодому человеку в городском пальто и круглой шляпе. – Вот он по всем пунктам разложит. Разложишь, а?
Кивнул ему, сделал плавный жест, точно приглашая на трибуну.
– Собственно, тут не приходится долго объяснять, – тот потёр лоб, как бы подгоняя мысли. – Идёт классовая борьба, в дни революции она особенно обостряется. Народные массы, угнетаемые веками, восстали на своих эксплуататоров, пришли в движение, и движение это никому, собственно, не остановить. Оно сметёт всё, что мешает на пути.
Голос его возвысился до патетических вершин. В прыгающем свете чадящей керосинки лекция звучала странно и дико.
– Послушайте, это всё, может быть, так и есть, – торопливо выдохнул Владимир. – Даже допускаю, что наверное так и есть. Но при чём здесь мы? Вот эта девочка при чём?
– Девушка совершенно ни при чём, и мы отпустили её домой, как вы слышали, – сказал лектор. – А вы, как представитель класса эксплуататоров, подлежите, собственно, немедленному уничтожению.
Маша вскрикнула, подалась вперёд.
– Вот – слышал, а? – старший нетерпеливо дёрнул наганом. – Всё тебе разложили по полкам. Так что, хватит воду толочь. Вставай и пошли.
