– Собирайся, Орбел, сегодня ты поедешь со мной.
– С чего бы? – Юноша недоверчиво посмотрел на отца: – Вот уже несколько лет ты только и делаешь, что уединяешься с сотрудниками, проскальзывающими в твой кабинет с детективной таинственностью; плотно закрываешь дверь, говоря по телефону; не отвечаешь ни на один вопрос, если речь идет о твоем эксперименте; и вообще игнорируешь нас с матерью, будто мы тебе чужие… И вдруг на тебе! Ни с того ни с сего: «Собирайся, мы едем»…
– Значит, так было надо тогда и так надо сейчас, – отрезал отец. Бесстрастно выслушивая тираду сына, он завязывал перед зеркалом галстук тщательнее обычного. – Лучше взгляни, хорош ли узел.
– Узел-то хорош, да сам галстук… – Сын выразительно поморщился и покачал головой.
– Так подбери что-нибудь более подходящее. Только побыстрее.
– Ну конечно, у тебя как всегда мало времени, – ворчал Орбел, перебирая разноцветные языки галстуков на внутренней панели отцовского шкафа. – Мог бы и заранее предупредить. Сам наряжаешься, а мне за тобой, что – в домашних шлепанцах бежать?
Уже в машине Орбел, не скрывая досады, сказал:
– Может, все-таки объяснишь, куда мы едем?
– В НИК, разумеется. Конференция у нас. Международная. Но при этом конфиденциальная. Для узкого круга специалистов, наших и зapyбeжных.
Просторное помещение, в котором, как знал Орбел, должна была располагаться секретная лаборатория отца, сегодня выглядело неожиданно празднично. Музыка, мягкий свет, стол с угощениями… и люди. Довольно много людей.
Романа Борисовича Фальковского и Ольгу Пескареву Орбел знал, они были сотрудниками Научно-исследовательского комплекса, то бишь «НИКа», и часто приходили к отцу домой. Остальных же видел впервые.
Его внимание привлекла девушка у плотно занавешенного окна. Своим присутствием она вносила явный диссонанс в галерею чопорных, самоуверенных лиц, на которых печать глубокого ума заслоняла все прочие человеческие качества. С чувством восхищения и любопытства Орбел разглядывал ее длинное, грациозное тело, очень узкие плечи и бедра. Ее движения были настолько плавны и грациозны, что вся она будто струилась, будто под облегающим оранжевым платьем скрывались не кости, облаченные в мускулы, а какая-то удивительно пластичная упругая масса.
Ученый мир хорошо знал его отца – по международным конгрессам и симпозиумам, по регулярным публикациям в научных журналах, и Орбел нисколько не удивился, когда при его появлении все бросились к нему, чтобы пожать руку, выразить свои симпатии и уважение.
– О-о, мистер Карагези! Рад. Чрезвычайно рад засвидетельствовать вам… – широко улыбался странноватого вида пожилой американец с большими, подвижными руками. Он был руководителем обширного лабораторного городка и прославился оригинальными исследованиями в области генетики и микробиологии.
– Дорогой коллега! Видеть вас для меня истинное удовольствие, – радушно, на свободном английском приветствовал гостя отец. – Мистер Кларк, разрешите представить вам моего сына.
Жесткая кисть Орбела хрустнула в медвежьем рукопожатии американца.
– Мистер Эдвард Тернер! Счастлив видеть вас. Что нового в старой Британии?… Бесподобная фрау Виллер! Слушал вас в Гарварде, это было прелестно – изящно и эффектно… Это мой сын, фрау Виллер. Прошу любить и жаловать… Дон Монорес! Благодарю вас… Мое почтение, мистер Калчер!.. Господа! Я всем вам выражаю свою глубокую признательность за то, что откликнулись на мою просьбу и нашли время посетить нас… – Карагези сердечно жал руки светилам, находя для каждого нужное слово.
Не без гордости наблюдая за отцом, Орбел с доброй иронией подумал: «Зафанфаронил старик… Ох, зафанфаронил. Уж всем вроде бы доказал, что умен за десятерых, а все не упускает случая лишний раз сорвать аплодисменты. Есть грешок – любит порисоваться, пощеголять знанием языков.»
