- Матушка, смилуйтесь! Пощадите! По…
Плач переходит в жалкий писк, потому что у девушки -
растрепанной, почти голой, в одной только тонкой холщовой рубашке,
- нет сил, чтобы сопротивляться.
- Да не вой ты, - рассерженной медведицей рычит мать. Она идет
впереди, освещая каменный темный коридор фонарем, и руки ее заметно
дрожат. Она зябко передергивает плечами, потому что в этом каменном
мешке холодно и жутко, но девушка, крепко схваченная под руки парой
крепких слуг, не чувствует холода.
Перед тем, как втащить сюда, ее хрупкое тело окатили холодной
водой из ведра - небрежно и грубо помыли, - и наскоро натянули
рубашку, даже не обтерев мокрой кожи. Но ужас окатывает нервы
девушки кипятком так, что ей жарко. Ей кажется, что она пылает в
огне, и все, что она может - это умолять не тащить ее туда, в
могильный холод.
- Матушка!
Но у той, к которой она взывает, кажется, нет сердца.
- Ничего с тобой не сделается, - ворчит мать, отворачивая лицо,
чтобы насмерть перепуганная беспомощная жертва не могла заглянуть в
ее глаза. Все-таки, подобие стыда еще живет в ее безжалостной душе.
- Я же добра тебе желаю, дура. Пройдешь этот отбор, и можешь
быть свободна! Подумай, как хорошо будет, если твоя сестра выбьется
в королевы! Это такие связи, такие возможности! Такие деньги!
Мы уж тебя тогда не забудем. Так и быть, будешь дома жить,
незачем тебе будет по свету, по чужим домам, скитаться и
маяться. Крыша над головой, свой кусок хлеба - что тебе еще надо
для счастья?
- Это нечестно! - вопила со слезами несчастная, стараясь
вырваться из крепких рук своих мучителей. - Нечестно! Если Жанна
хочет замуж за короля, то пусть она бы и прошла этот отбор! Почему
она живет в твоем доме безо всяких условий, а мне нужно завоевать
это право, рискуя своей жизнью?!
- Потому что это мой дом! - окрысилась мать, и, внезапно
обернувшись, отвесила оплеуху бьющейся в истерике жертве. Та
захлебнулась болью и плачем и мгновенно обмякла, опала, как
сломанный цветок. Густые, тяжелые, темные волосы с медовым отливом
закрыли ее лицо, и злобная старуха ухватила их, силой поднимая
поникшую голову девушки. - И мне решать, кто там будет жить, а кто
нет! Что-то ты прибежала по первому зову, а, когда домой позвали?
Небось, любишь задарма лопать! Не хочешь трудиться!
- Я думала, - скулила девушка, - вы соскучились по мне. Думала,
хотите видеть; думала, ваше материнское сердце…
- Так теперь отрабатывай хлеб, отплати мне за мою доброту!
Жанна пройти отбор не может! Если б могла, неужто мы бы звали
тебя?! Здоровая лошадь, а толку от тебя нет совершенно! Что
ты сделала для семьи?! Ничего! Умеешь только ныть, скулить и
клянчить деньги! Вот поработаешь теперь, ничего страшного…
Другие-то девки туда идут добровольно, значит, ничего страшного!
Это ты выгибаешься и упираешься из-за твоей лени и чистого
упрямства!
- Что сделает со мной король, если узнает о подмене и
обмане?! - вопила девушка. Мучители подтащили ее к
круглой маленькой дверке в каменной стене в конце холодного
коридора, и девушка, почуяв, что путешествие закончено, задрожала
всем телом и снова попыталась высвободиться. - Это никого не
интересует?! Король не добр и не милосерден! Он чудовище, он зло во
плоти! Он просто велит казнить меня, да и вас вместе со мной тоже!
Он не простит подмены! Одумайтесь! Пока не поздно!
Но мать была неумолима.
В ее мутных карих глазах отражалось только упрямство и странное,
жестокое равнодушие по отношению к дочери. Она посторонилась, чтобы
дать дорогу слугам с упирающейся девушкой в руках, и лишь кратко
кивнула головой на страшную дверцу, за которой таилось зло.
Так велят выкинуть на улицу ненужного щенка, сделавшего лужу на
дорогом ковре.
