— За что ты так со мной?
Говорю, стараясь быть спокойной и держаться с достоинством, а
слезы сами льются по лицу. Я почти рыдаю, меня всю трясет, и не
разобрать отчего больше, от страха за свое будущее или от
потрясения.
Любимый человек предал.
Оставил в трудный час.
И сейчас стоит напротив меня, в проеме двери, и гнусно
ухмыляется.
— Мать всегда говорила, что ты мне не ровня, — отвечает он,
зачем-то рассматривая стены таверны.
Моей таверны, которой приходил конец.
Я разорена — это я осознавала очень четко. Чтобы поправить свои
дела, я обратилась к самому близкому человеку и получила вот это.
Презрение, насмешки и предательство!
— Ты слишком легкодоступная, а значит, блудить будешь.
— Что?! — выдохнула я. А сама снова чуть в обморок не упала. —
Что?!..
Грегори осклабился. Глаза его сделались мерзкими, сальными.
— Ты же мне дала, — ответил он без обиняков. — Раздвинула ножки.
А мы ведь еще не женаты.
— Но ты… — пробормотала я. — Ты обещал, что мы поженимся… в
ближайшие праздники…
— И ты поверила? — презрительно произнес он. — А другой тебе
посулил бы золотой, и ты тоже юбку б задрала, дура?
Намек был слишком грубый. Грегори почти что обозвал меня
проституткой, падшей дешевой женщиной, и этого я уже не могла
стерпеть. Как бы ни была растоптана и растеряна.
Подлетев, я влепила ему пощечину, вложив в этот удар все силы,
что у меня остались. Да еще и ногтями вцепилась в его лицо, и
Грегори с воплем отскочил от дверей. На щеке его багровел
кровоподтек, веко было разодрано моими ногтями. Кажется, я надолго
его украсила…
— Дура, дура! — злобно проорал Грегори, закрывая побитое лицо
ладонью. — Взбесившаяся сука!
— А ну, пошел отсюда! — гневно выкрикнула я, хотя поджилки
тряслись. В руках моих неизвестно откуда взялась сковорода, и я
замахнулась ею на бывшего жениха. — Не то покалечу! Мне терять
нечего, и если уж ты обрекаешь меня на голодную смерть, я тебя с
собой заберу!
— Гадина, — прошипел он, злобно сверкая неповрежденным глазом. —
О-о-о, погоди! Небом клянусь: скорее, чем заживет синяк, я этот
хлев куплю! А ты… тебе действительно лучше его поскорее продать и
убраться из города! Не то очень скоро ты пойдешь по рукам!
Спокойной жизни у тебя не будет, уж поверь мне. И тебя истаскают
так, что от красоты, которой ты так кичишься, ничего не
останется!
— Вон! — проорала я в отчаянии, потрясая сковородой. В глазах
потемнело, я ухватилась рукой за стол, чтобы не упасть.
— Волосы что шелк, — издеваясь, продолжал Грегори, боязливо
отступая от меня бочком, — кожа что атлас! Ты слишком много о себе
возомнила…
— Вон! — взвизгнула я, теряя остатки самообладания.
Грегори, сжав зубы, ухватил лавку, на которой стояли, просыхая,
глиняные горшки, в которых обычно подавали кашу и печеную тыкву
гостям, и перевернул ее вместе со всей посудой.
Все полетело на пол, все разбилось, по последней чашки.
— Вот тебе, — мстительно выдохнул этот засранец. — Считай,
одолжение я тебе сделал. Теперь варево твое не в чем готовить
будет. А значит, и думать не надо, продавать этот сарай или
нет.
В глазах моих защипало от едких слез. Они были словно яд, и я
боялась, что просто мне глаза выжгут, чтобы я не видела этого мира,
этого подлеца, что не только мне сердце разбил, но и саму жизнь
растоптал, каблуком разбивая осколки.
— Никуда я не поеду! — выдохнула я злобно, сжимая кулаки. — Не
хочешь помочь — да и не надо, сама справлюсь! Кажется, ты позабыл,
мальчик, на чьи денежки существовал до сих пор? На мои! И если уж я
могла тебе купить новые штанишки, то уж пару горшков точно не
проблема!
— Ну-ну, — повеселев, ответил Грегори. Кажется, он был
осведомлен о моих финансовых делах намного лучше, чем я думала… —
Когда перебесишься и все же решишься пойти в дом терпимости к
Толстой Елене, я первый приду купить тебя. Ох, и нахлещу я твои
гладкие бока плетью!.. Это стоит дороже, чем просто отодрать девку.
Повеселимся знатно!
