Нежно-голубая, прозрачная, как слеза, волна, нахлынула, теплым
языком облизала ноги и отступила, оставляя белые хлопья пены. Тео
шагнула за ней, утопая ногами в мокром песке. Закатное солнце щедро
лило на море последние рыжие лучи, и треугольник паруса на
горизонте казался не белым, а розовым. Волна снова набежала,
закружилась у ног, перекатывая крохотные хрупкие раковины. Вода
подмывала песок, и Тео чувствовала, как он скользит, щекотно
касаясь кожи…
— ДОБРОЕ УТРО! ДОБРОЕ-ДОБРОЕ-ДОБРОЕ УТРО! — заорал дурным
голосом будильник, нокаутом вышибая Тео из сна в реальность. —
Вставай, день начался! Птички поют, солнышко светит, и мир у
твоих…
— Завались! — яростно ткнув в кнопку отбоя, Тео швырнула мобилку
на тумбочку и рухнула на подушку, растирая ладонью лицо. Сон
ускользал, испарялся, оставляя после себя невнятное послевкусие
тоски и утраты. Неловко закопошившись, Тео выползла из-под одеяла,
зябко поджимая пальцы на холодном полу. Перед кроватью нужно было
положить коврик, Тео уже полгода собиралась сделать это, но каждый
раз как-то не складывалось, и покупка отодвигалась, отодвигалась и
снова отодвигалась. Потянувшись, Тео натянула теплые носки и
пошаркала в ванную, мучительно и протяжно зевая. Душ, зубы,
высушить волосы, соорудив из вороньего гнезда некоторое подобие
прически, тонер, крем, база, консилер… Через некоторое время из
зеркала на Тео смотрел вполне себе человек, а не восставший зомби.
Черные круги под глазами закрашены, морщинки в уголках глаз
зарихтованы, а самые мерзкие, между бровями, от которых на лице
вечно недовольное, разочарованное выражение, пока не видны. К
вечеру они проступят, обличая всю предательскую фальшь макияжа, но
до вечера еще надо дожить.
Тео махнула пуховкой по скулам, прорисовывая на бледной, как
поганка, физиономии, бронзовый румянец.
На кухне зачирикала кофеварка. Ворохом затолкав косметику в
ящик, Тео выскочила из ванной, на ходу застегивая на запястье
«Патек Филипп». Не то чтобы ей так уж нужны были часы, но что
поделать — внешние проявления статуса у Homo sapiens выглядят
именно так. У павлинов — хвост, у гамадрилов — красная задница, а у
банковских работников — гребаные, мать его, часы ценой в две
«тойоты».
Булькнув в кофе две таблетки стевии, Тео открыла заготовленный с
вечера контейнер. Залитые йогуртом овсяные хлопья разбухли,
вспучились бледной рыхлой массой, крохотные зернышки чиа чернели в
ней, как комедоны на коже подростка. Мучительно скривившись, Тео
зачерпнула ложку целебного, восхитительно низкокалорийного месива.
Овсянка чавкнула, как болото под ногами, за ложкой потянулись
липкие белесые нити.
— Приятного аппетита! — провозгласила Тео в равнодушную пустоту
кухни и мужественно сунула хлопья в рот. На вкус оно было
приблизительно так же, как и на вид: омерзительно, склизко и
несъедобно. Стараясь поменьше жевать, Тео проглотила первую ложку и
зачерпнула вторую.
— Пиньк! — тренькнул мессенджер. — Пиньк-пиньк-пиньк-пиньк!
Переложив ложку в левую руку, правой Тео перехватила
смартфон.
«Девлин перенес собрание на 9.30. Я изменила ваше расписание,
передвинула встречу с Робертсоном на 10.15».
О боже, какое счастье. Лишних сорок пять минут без старого хрена
Робертсона — это же праздник души.
«Я подаю апелляцию, квартира на Пятой авеню настолько же твоя,
насколько моя! Я не позволю тебе ограбить меня! Весь вечер тебе
звонил, какого черта ты не берешь трубку???»
Какого-какого… Потому что телефон на беззвучном, дебил!
«Ваш бывший муж подает апелляцию, чтобы доказать равные
имущественные права на квартиру. Перезвоните мне после 15.00, нужно
хотя бы приблизительно набросать стратегию защиты».
Ну, хоть кто-то на моей стороне. Правда, это всего лишь адвокат
— и на моей стороне он за сто пятьдесят баксов в час.
