Девица была так себе. Завалящая, прямо скажем, девица.
Низкорослая, удручающе плоская и темноволосая. Но Торвальд
улыбнулся ей, как первой красавице Грейфьяля, и склонился в
любезном поклоне.
— Приветствую тебя, благородная дева. Я Торвальд, сын ярла
Эйнара, внук ярла Кнуда.
— Ивангелина Неванленнале, артефактор первой категории, —
представил так-себе-девицу Барти. Посмотрел в лицо Торвальду,
сочувственно вздохнул и уточнил: — Можно просто Ива. Колдунья
Ива.
— Прекрасная Ива, — Торвальд улыбнулся не то чтобы с намеком, но
чуть теплее, чем требовали обычаи гостеприимства. Когда пытаешься
произвести впечатление на девицу, ни в коем случае нельзя
обозначивать свои намерения сразу — сочтут гулякой и бабником. Нет.
Действовать нужно осторожно и вкрадчиво, как рысь на охоте,
подбираясь к добыче на мягких лапах. Поэтому Торвальд ограничился
улыбкой и легким поклоном. — Счастлив приветствовать вас в
Грейфьяле. Хорошо ли доехали? Был ли благополучен ваш путь?
— Д-да,— девица Ива оторопело моргнула, с трудом оторвала взгляд
от Торвальда, и медленно, с выражением глубочайшего охренения на
лице, оглядела стены Хмельной залы.
Ну еще бы она не охренела! Торвальд бывал пару раз в поселении у
пришлых. Хлипкие дощатые домики, разделенные на маленькие, скудно
обставленные комнатки. А над Хмельной залой прислуга трудилась всю
ночь! Теряющиеся в полумраке стропила увили свежесрубленными
еловыми ветками, пол посыпали чистым песком, а длинные столы
выскоблили и натерли маслом так тщательно, что в них отражались
золотые отблески светильников. На стены Торвальд приказал повесить
самые богатые шкуры, а сзади, за тронными креслами, даже парочку
турландских ковров. Мать не одобряла подобного расточительства, но
отец был совершенно однозначен: пришлую девицу требуется
впечатлить.
А что может впечатлить лучше, чем турландские ковры? Тонкие,
мягкие, как шкурка бельчонка, они сияли дивной радугой красок даже
в сумраке залы. Удивительные звери бродили среди неведомых цветов,
пестрые птицы пели в ветвях чужедальних деревьев. А вокруг этой
роскоши, сплетаясь в ажурную вязь, тянулся странный, путаный узор,
похожий то ли на загадочные письмена, то ли на прихотливые узоры,
которые рисует на ледяном металле мороз.
О себе Торвальд тоже не забыл. Те, кто утверждает, что женщина
любит ушами — полные идиоты. Ну или уродливые скальды —
стихотворцам за красивые слова действительно многое прощают. Но
если боги не дали тебе испить бьера поэзии — придется усерднейше
потрудиться. Приготовляясь к встрече, Торвальд заплел в волосах две
косички, перевязав их нарядными ярко-синими лентами, а бородку и
усы тщательно постриг и подровнял. Вместо обычной холщовой рубашки
он надел тонкую, крашенную бузинными ягодами — от них ткань
приобретала роскошный темно-лиловый цвет. Грубый каждодневный пояс
Торвальд заменил на праздничный — широкий, блестящий, украшенный
серебряными заклепками.
Но не красотою единой! Об угощении для гостей Торвальд тоже
подумал.
На очаге уже истекал соком поросенок, маринованный в меду и
можжевеловых ягодах, в котле кипела, побулькивая, пшеничная каша.
Торвальд кивнул служанке, и та сорвалась с места, расставляя по
столу роскошную серебряную посуду. Любимое мамино блюдо —
серебряное, с богатой чеканкой, она торжественно водрузила в
центре, выложив на него гору золотистых, масляно поблескивающих
лепешек.
— Не откажетесь преломить со мною хлеб?
— Не откажемся! — не дожидаясь ответа спутницы, возликовал
Барти. И двинулся к столу, азартно потирая руки. — Так, что тут у
нас? Соленая рыба! Ив, ты обязана попробовать местную рыбу.
Особенно форель — вкус изумительный! И грибочки жареные, и бекон…
На ольхе закопченный между прочим, с душистыми травками. Ив, ты
такого еще не пробовала!
