— Вы не можете так со мной поступить!
— Не могу?! А кто мне помешает?
Старуха у жарко пылающей печи смеется, уперев руки в боки.
Впрочем, какая старуха. Клотильда еще крепкая женщина. На ее
лице совсем немного морщин, оно свежее и румяное. Волосы ее
сплетены в косы и аккуратно уложены на голове веночком.
И одевается она как молодая. А сегодня даже принарядилась.
Надела свежий льняной фартук с кружевами поверх темно-синего
платья.
Празднует избавление.
Избавление от меня!
— Я, — как можно тверже говорю я, хотя от слабости меня шатает,
— жена вашего сына и хозяйка этого дома. Вы не имеете права…
— Хозяйка? — Клотильда снова расхохоталась, перебив меня. —
Что-то я не припомню, чтоб Жан велел мне тебя слушаться во всем.
Наоборот. Уезжая, он все мне оставил. Так и сказал: «За всем ты
присматривай, матушка. Все в твои руки вверяю!»
— Это потому, — шепчу я, качнувшись и уцепившись рукой за стол,
чтоб не упасть, — что я была беременна…
Глаза старой злобной ведьмы вспыхивают недобрым торжеством.
— И где же ребенок? — елейным голоском спрашивает она.
Из глаз моих льются слезы. Сплошным непрерывным потоком.
Невольно касаюсь плоского, пустого живота ладонью, и старуха
клекочет, как стервятник:
— Недоглядела! Уморила сыночка моего Жана! Выносить не смогла!
Негодная! Ни на что негодная!
— Вы заставляли меня работать, — шепчу я в отчаянии.
Почему она так жестока? Я потеряла ребенка, а она словно нарочно
давит на самое больное. Тычет ножом в раскрытую рану!
Клотильда всплескивает руками.
— А как иначе?! — притворно негодует она. — Не хочешь работать,
а лопать хочешь?! А кто тебя должен кормить? Я, что ли?
— Муж, — несмотря на голод и слабость, огрызаюсь я. — Это
обязанность мужа, содержать свою жену!
— Муж твой уехал, — огрызается старуха. Теперь она похожа на
злобную псину, защищающую от посягательств чужаков двор. — И ничего
на твой счет не сказал! Ни гроша мне не оставил! А я что, из своих
сбережений должна тебя содержать? Сама нуждаюсь!
Клотильда лжет.
Она уж точно ни в чем не нуждается.
У нее до омерзения сытое лицо.
Красное, с парой подбородков.
На печи кипит наваристая похлебка, а за столом сидят трое
упитанных детей — ее детей, разумеется, — и, уписывая суп,
похихикивают, глядя на меня хитрыми и злыми глазами.
— Я нуждаюсь больше вашего, — говорю я. Стараюсь, чтоб голос мой
был строгим и суровым, но пищу еле слышно, как котенок. — Я больна
и голодна. Я еле встала после болезни…
Клотильда фыркает и нервно дергает плечом.
— Ну, встала же, — бросила она небрежно. — Хоть бы спасибо
сказала, что не дали тебе помереть. А могли бы вывалить тебя вон в
снег, и все.
— Не могли, — теперь зло прорезалось в моем голосе. — Если так,
то вас осудили б за убийство.
На это Клотильда смолчала.
— Не скаль мне тут зубы, — отвернувшись к печи и ловко снимая
свой котел со вкусно пахнущим варевом, огрызнулась она. — Ишь, чем
удумала пугать… Жива — уже хорошо. После тебя, заразной, придется
всю постель сжечь, да комнату выбелить! Сплошные убытки…
— Я не заразна! Это была горячка после родов…
— Хватит болтовни! — снова огрызается Клотильда. — Сказано тебе
— собирай свои манатки и топай отсюда, куда хочешь! Не нужна ты
здесь больше.
— Что скажет Жан? — шепчу я в последней надежде.
Клотильда сурово сопит.
— Жан приедет к маю, —отвечает она зло. — Обещался как раз к
рождению сына. Вот тогда и узнаем, что он скажет.
Это какой-то нескончаемый кошмар.
Я не знаю, что сказать, не знаю, что делать. Не знаю, куда
идти.
— Я выйду к людям, — говорю я. — Пожалуюсь… они заставят вас
принять меня обратно.
— Поленом тогда хребет тебе сломаю, — шипит мне в лицо эта
злобная гарпия. — А всем скажу — упала. Все равно тебе не жить. Не
с моими детьми под одной крышей!
