Промозглая сырость пещеры пробирала до костей, так что уже несколько часов Наёмницу била сильная дрожь. Она лежала неподвижно, закрыв глаза, сжавшись, уткнувшись холодным носом в колени. Раненое плечо отчаянно болело. «Кажется, я умираю, – предположила она. – Да, точно, умираю». Она не знала, какая смерть ей предпочтительнее – загнуться сейчас, свернувшейся клубком на колючей россыпи камней и промерзшей, как собака, или ли же чуть позже быть убитой этими подонками, без сомнения, каким-нибудь изуверским способом.
Впрочем, ей было безразлично, хотя все что угодно будет безразличным сейчас, когда она дрожит в ознобе.
– Что с нами произойдет? – поинтересовался кто-то поблизости. Голос был лишен и тени страха… зато искрился любопытством.
Сознание Наёмницы было замутнено, она словно барахталась в темной воде. И все же она удивилась. Откуда эти безмятежные интонации, здесь, в кромешной тьме, среди прерывистого дыхания обреченных пленников?
«Бред начался, – констатировала она. – Вот уже голоса мерещатся». И, успокоив себя, сразу забыла о голосе. Медленно она опускалась глубже в эту воду, тяжелую и густую, как масло.
– Что с нами произойдет? – снова спросили ее.
Наёмнице хотелось утонуть и исчезнуть; голос раздражал и мучил ее. Да и что это за вопрос такой? Есть в нем что-то абсолютно неправильное.
– Что с нами произойдет? – повторил голос в третий раз.
Нет, этот придурок не уймется. И, неохотно поднявшись к поверхности своего болота, Наёмница ответила раздраженным, больным тоном:
– Нас убьют, – по ее мнению, это являлось очевидным, следовательно, вопрос глуп, глуп, глуп.
– Мы умрем? – ее собеседник слегка удивился, но опять-таки не испугался. – Почему?
– Мы пленники, – заторможенно, по причине своего печального состояния, объяснила Наёмница. – Пленников убивают. Или заставляют работать там, где своих жалко. Там, где скоро сдохнешь самостоятельно. Ну, еще иногда меняют. Вот только мы слишком мелкие сошки, чтобы представлять ценность для обмена, – Наёмница была само терпение. Определенно, от его странных вопросов она и сама стала странной. Или же у нее просто не осталось сил на то, чтобы беситься. – Завтра они решат, что с нами делать. Но мы в любом случае трупы, так что интриги никакой.
– Я не могу умереть, – убежденно возразил голос. – Я не пленник. Меня и загребли-то совершенно случайно.
– Так если загребли – значит, все-таки пленник, – резонно возразила Наёмница.
– Нет, я не как вы. Я не в вашей… истории. Я не сражаюсь, как вы.
– Ерунда, – возразила Наёмница. – Все воюют, так или иначе.
– Я – нет, – с гордостью возразил голос. – Я странник. Я из Ордена.
– А, ты из этих… – теперь все стало ясно – и его странное бесстрашие, и изломанность его вопросов. Ее минутное очарование голосом рухнуло и разлетелось на мельчайшие осколки. Наёмница знала об Ордене не так много, но вполне достаточно, чтобы проникнуться глубоким презрением. Эти придурки разглагольствовали, что не верят в войну и будто бы поэтому не воюют… «Брехня!» – считала она. Забились в свой монастырь, трусливые крысы. Верят, не верят, а война – вот она вокруг, всегда, и не исчезнет от того, что жалкая горстка недоумков отказывается признавать реальность.
– Да! Я из Ордена Света. Мы – дети света!
Сказала бы она ему, чьи они дети, но было жаль тратить попусту слова и силы.
– Были, – добавил он растерянно. – До того печального дня.
– Кто? – спросила Наёмница не без злорадства.
– Свои, – беззлобно произнес он. – Не знаю, что на них нашло. Мне удалось убежать. Теперь я – последний хранитель нашей веры. Понимаешь? Это очень важно.
– Канешшно, – пробормотала Наёмница.
Он не понял ее пренебрежительную интонацию и вдохновленно продолжил:
