I
В прихожей Томми Бересфорд снял пальто. Обстоятельно, аккуратно повесил его на деревянный крючок. Так же аккуратно и обстоятельно повесил на соседний крючок шляпу. Затем расправил плечи, изобразил на лице бодрую улыбку и вошел в гостиную, где сидела его жена и вязала шерстяную шапочку-шлем из пряжи цвета хаки.
Стояла весна 1940 года.
Миссис Бересфорд бросила на него короткий взгляд и принялась вязать с удвоенным усердием. Через пару минут она спросила:
– Ну, какие новости в вечерних газетах?
Томми ответил:
– Блицкриг надвигается, гип-гип-ура! Во Франции дела плохи.
– Да, нерадостно, – сказала Таппенс.
Повисло молчание. Затем Томми сказал:
– Что же ты ничего не спросишь? Чего уж со мной церемониться.
– Понимаю, – ответила Таппенс. – Нарочитая вежливость раздражает. Но если я и спрошу, ты все равно разозлишься. Да и к чему спрашивать? У тебя все на лбу написано.
– Я и не думал, что похож на грустную собачку.
– Нет, дорогой, – сказала Таппенс. – Просто у тебя такая деланая улыбка, что прямо душу разрывает.
Томми ухмыльнулся:
– Неужели все так плохо?
– Даже хуже… Ладно, хватит. Ничего не выходит?
– Нет. Меня никуда не хотят брать. Таппенс, это просто ужасно, когда мужчину сорока шести лет заставляют чувствовать себя старой развалиной. Армия, флот, ВВС, Министерство иностранных дел – везде в один голос говорят: «Вы слишком стары, возможно, мы позвоним вам позже».
– Со мной та же песня, – сказала Таппенс. – Людей моего возраста в санитарки брать не хотят – извините, но нет. Да и никуда вообще не берут. Они скорее возьмут какую-нибудь легкомысленную девчонку, которая и ран в глаза не видала, и бинтов не стерилизовала – но только не меня, которая за три года, с пятнадцатого по восемнадцатый год[1], успела послужить и санитаркой, и операционной сестрой, и водителем грузовика… а потом я еще генерала возила! И между прочим, у меня очень даже неплохо получалось! А теперь я бедная, назойливая, занудная тетка средних лет, которая не хочет сидеть дома и вязать, как ей и подобает.
– Проклятая война, – мрачно сказал Томми.
– Война сама по себе дело страшное, – сказала Таппенс, – но когда тебе еще и ничего делать не дают, так вообще хоть ложись и помирай.
– Ну хотя бы у Деборы есть работа, – утешил ее Томми.
– С ней-то все в порядке, – ответила мать Деборы. – Я думаю, что она отлично справляется. Но я все равно уверена, Томми, что не уступила бы ей.
Томми ухмыльнулся:
– Она бы с этим поспорила.
– Дочери бывают несносны, – сказала Таппенс. – Особенно когда они тебя жалеют.
– А как Дерек порой делает мне скидку на возраст… это просто невыносимо. У него прямо в глазах читаешь «бедный старый папа».
– Короче, – сказала Таппенс, – наши детки хотя и чудесные, но просто бесят.
Однако при упоминании близнецов, Дерека и Деборы, взгляды их смягчились.
– Наверное, – задумчиво сказал Томми, – нам просто трудно понять, что мы уже не юны и время наших подвигов миновало.
Таппенс коротко и гневно фыркнула, вздернула голову с черными блестящими кудряшками и сбросила с колен клубок.
– Значит, мы ни на что не годны, да? Да? Или нам это просто постоянно вбивают в голову, чтобы усвоили? Порой мне начинает казаться, что я вообще никогда ни на что не годилась.
– Возможно, – сказал Томми.
– Возможно. Но, в любом случае, когда-то ведь мы были действительно нужны. А теперь мне начинает казаться, что этого никогда и не было. Но ведь это было, Томми? Или нет? Это ведь правда, что однажды немецкие шпионы дали тебе по башке и похитили тебя? Ведь правда – мы однажды выследили опасного преступника и взяли его! Ведь это правда, что мы спасли девушку и добыли важные секретные документы, заслужив благодарность некоей страны?
