* * *
Сержант Ефрем Филиппов, начальник воинской команды сторожевого, пограничного поста Донгуз, что в тридцати верстах южнее Оренбурга, беспокойно всматривался в предрассветные степные сумерки. Поднятая по тревоге команда поста – двадцать человек с одной двухфунтовой пушкой – заняла позиции вдоль деревянной стены небольшого укрепления, больше похожего на бастион, чем на крепость. Всего-то – обнесенная частоколом верхушка небольшой насыпи с приткнувшимся у подножия десятком казачьих мазанок. Внутри ограды крытая коновязь и мазанка-казарма с кладовой, где приготовлено немного провизии, вода да воинский припас на сутки боя. Словом, сторожевая застава.
Солдаты не доверяли местным казакам. Те не верили солдатам и попрятались неведомо куда – выжидали.
С юга к посту двигалась толпа, человек в пятьсот. Было там больше пеших, меньше конных. С телегами, медленно, в беспорядке приближались они к укреплению галдящим табором.
Уже около года в Российской империи полыхал пугачевский бунт, начавшийся западнее этих мест, в Яицком казачьем войске. Восставшие легко разбивали игрушечные правительственные крепости. По всему видать, зная малость гарнизона Донгуза, и в это сентябрьское утро 1774 года одна из ватаг бунтовщиков шла брать пост без всякой опаски.
– Канониры, орудие картечью зарядить! Фитиль вздуть! Быть наготове! – скомандовал Ефрем.
Он поставил по наблюдателю с трех сторон ограды, одиннадцать человек собрал на южной и четверых оставил в резерве. Одного солдата отрядил на коне в Оренбург, с просьбой о помощи. Может, доскачет в сумерках, минует кочевников, бунтовщиков, волков…
Пугачевцы подошли шагов на сто. Ефрем даже удивился увиденной пестроте: кого тут только не было. И казаки, и киргизы, и мужики, и беглые солдаты, и бог весть еще кто. Пестрота была во всем – в одежде, в оружии. Над толпой царил беспорядок и бесшабашный гвалт.
«Ну, если Бог не попустит сразу помереть, – подумал Ефрем, – с пушкой да умеючи мы день-то продержимся. Тут множеством нас не запугать!.. Поспел бы гонец да начальство поторопилось!..»
Такими мыслями Ефрем более подбадривал себя, нежели рассуждал о грядущем бое.
– Эй, в крепости! – крикнул выехавший из толпы на пегом коне здоровенный детина-бородач. – К вам есть послание от Богом спасенного государя нашего, Петра Федоровича!
– Не отвечать! – приказал Ефрем.
Толпа повстанцев затихла, с любопытством вслушивалась.
– Эй, оглохли вы там, что ли? – снова крикнул бородач.
Солнце уже приподнялось над безоблачным горизонтом и осветило треуголки притихших за тыном солдат. Бородач, косо глядя на крепость, прислушивался, ждал. Солдаты молчали.
– Если добром откроетесь и покоритесь, то воля вам всем будет объявлена! – теряя терпение, крикнул бородач. – Не откроете – всех перебьем, так и знайте!
Он замолчал, прислушался… За стеной тишина.
– Они, слышь-ка, – крикнули задорно из толпы, – от счастья онемели, видать!
Бунтовщики дружно захохотали.
– Да нет, они портки менять побегли! Им недосуг ответить! – подхватил кто-то.
Еще раз залпом грянул хохот.
– Ну, как хотите! – перекрывая смех, гаркнул бородач. – Айда, робяты на тын, вали их, сволочей!
С визгом, криком и матом мятежники ринулись на вал. Заколыхались над их головами копья, сабли, дубины, вилы…
На стене, из-под сброшенной попоны, в амбразуре сверкнуло начищенное до золотого блеска орудие. Почти в упор нападавшим грянул выстрел. Визг картечи сменился протяжным воем страха и боли. Вслед за орудием без передышки солдаты дали несколько залпов из заранее приготовленных заряженных ружей.
