У бариста была неважная память на лица, но регулярных посетителей кафе – а их было порядка трехсот – за четыре месяца работы он выучил досконально. Запоминать кроме лиц было, собственно, нечего: все носили однотипные темные костюмы со светлыми рубашками и галстуками неброских цветов – униформу лондонского Сити. Кто-то сутулился, кто-то был по-спортивному строен, у кого-то на пальце могильно блистала золотая печатка с овальным черным камнем, но все, что располагалось ниже подбородков, словно сошло с одного и того же конвейера. На взгляд бариста, эта людская масса напоминала армию новобранцев, которой не выдали оружие и знаки различия.
Многих он знал по именам, но не показывал вида, зная нелюбовь англичан к фамильярности. Сам он был родом из небольшого городка на юго-западе Венгрии. После окончания Будапештского университета проработал два года учителем географии в школе и приехал в Лондон, чтобы, во-первых, как следует выучить английский, а во-вторых, никогда не возвращаться обратно. В мечтах он видел себя студентом лондонского Королевского колледжа, а затем дизайнером с собственной студией в «Оксо Tауэр». За неимением средств на учебу приходилось пока варить кофе и отсчитывать сдачу в заведении на Фенчерч-стрит.
Больше всего посетителей появлялось в обеденное время. В час дня у новобранцев в однотипных костюмах начинался ланч, и они, спустившись со своих офисных этажей, выходили на улицу и отправлялись в кафе, где улыбчивый бариста с крашеными волосами выдавал им бумажные стаканчики с пластиковыми крышечками, а в них – капучино, латте, американо – кто что пожелает. Кофе ароматно дымил сквозь щель в крышечке, бариста многоруко суетился посреди своей шипящей и звякающей машинерии, а входная дверь, отворяясь, впускала в кафе звуки улицы.
У бариста было хобби. Тайком он рисовал портреты посетителей. Когда народ шел непрерывным потоком, конечно, не могло быть и речи о том, чтобы достать из-под прилавка грифель с планшетом и, устроившись на высоком табурете, заняться рисованием: он и его напарница, худенькая индианка Зита, едва успевали обслуживать клиентов. В такие моменты бариста вновь приходила на ум военная аналогия. Выстроившиеся гуськом к прилавку посетители напоминали ему ленту с патронами, а бар – безотказно щелкающий кассовым аппаратом пулемет. Зита спускала курок, бариста шустрым бойком летел к кофеварке, в кошельке посетителя воспламенялся заряд. Получив порцию кофе, гильза в иссиня-черном пиджаке сверкала вежливым оскалом и отскакивала к столику или дальше, к дверям заведения. По утрам стреляли короткими очередями, в обед длинными. В промежутке между завтраком и ланчем звучали одиночные выстрелы.
В третьем часу, навоевавшись, бариста усаживался на высокий табурет, с которого был виден весь зал, клал на колени планшет и зарисовывал профиль или анфас клерка, одиноко жующего за столиком бутерброд с куриным филе. Рисунки получались неплохие, но самому рисовальщику они не нравились. Все выходило слишком достоверно, почти банально.
В четыре часа, закрыв входную дверь – вечерних посетителей в Сити не было – умывая кофейную машину, прилавок и руки, бариста настойчиво размышлял о недостатках своего стиля. Конечно, работа сгодилась бы для портфолио, и Зита одобрительно кивала, глядя на законченные портреты, но сам-то он чувствовал, что месит допотопную глину, тревожит прах классической школы рисования, звенит полустертой подковой о старинную мостовую. Ему хотелось быть современным, делать стильные вещи, такие как Миллениум-бридж, Дом-Огурец, Лондонский Глаз…
Как-то в обед у бариста не на шутку разыгралось воображение. Прорабатывая затяжную очередь и отстрелив очередной черно-синий патрон, он увидел перед собой знакомое лицо – трейдера по имени Артур, чей белый лоб и вислые щеки всегда производили впечатление крайнего нездоровья. В этот раз на лбу Артура сиял алый прыщ гигантских размеров. В руке Артур держал бутерброд с тунцом в пластиковой упаковке. Он заказал капучино с корицей и задумчиво потер пальцем лоб возле прыща. Зита пробежала пальцами по кнопкам кассового аппарата, бариста метнулся к кофейному агрегату.
