Он и вспомнить не мог, как снимал доспех, но доспеха на нём не было, а он лежал на перине, в уютной телеге с большими бортами, как в колыбели, и под шубами. Лежал и слышал, как совсем рядом лошадь хрустит овсом, и кто-то недалеко рубит дрова. Кто-то разговаривает невдалеке, кто-то скребёт чан песком. И ещё пахнет сыростью, и дымом костра, и горелым луком, и холодной рекой. Эти запахи возвращали его в молодость, так пахло тогда… Давным-давно. Лежать бы так и лежать, не вылезать из-под шуб и перин, но ему было нужно… Нужно. Ему всегда было что-то нужно, и сейчас ему просто необходимо было знать, чем всё закончилось и что он проспал.
Кавалер откинул шубу. А рука-то слабая, силы в ней нет совсем. Сел. Огляделся. Кругом лагерь, что ж ещё. Кругом его солдаты, он узнал их сразу. Кругом его земля, его река, её сразу узнал, узнал и заставу на холме, которую построил сержант Жанзуан. Всё вокруг его. Серый холодный день, дождь со снегом едва-едва идёт, кругом обычная грязь. Света мало из-за низких туч. Скоро Рождество. Темное время.
– Кавалер проснулся! – звонко кричит кто-то.
Его заметили. Волков оборачивается на крик, это один из сержантов Рене. Сержант пучком соломы чистит бока хорошему коню неподалёку. Видно, взял в трофеях. Это хороший сержант, Волков его помнит. Сержант радостно ему кланяется. Он машет сержанту: «Не кричи, дурак!» Но уже поздно.
– Кавалер проснулся! – кричит кто-то дальше и ещё громче.
Тут же из-за кустов, как будто там и ждал, звякая мечом о поножи, выходит Брюнхвальд. Он не улыбается, он вообще редко улыбается или смеётся. Сейчас он важен, идёт к кавалеру, на лице печать торжественности. Видно, собирается делать доклад. Нет, доклад будет после, теперь Карл Брюнхвальд подходит к телеге и говорит негромко:
– Друг мой, как вы себя чувствуете?
Волкову, может, и хотелось бы пожаловаться, что, мол, слаб, что в голове ясности нет, что рубаха грязна, он её дня три или четыре не снимал, но разве он себе такое позволит:
– Достаточно хорошо для дела, – отвечает он.
– А нога ваша, не докучает?
Нога? Он даже позабыл про неё:
– Нога не докучает, и силы, кажется, возвращаются, вы лучше скажите, Карл, как неприятель? Где он?
– В ваших землях никакого неприятеля больше нет, – сообщает Брюнхвальд. Теперь он и улыбается, и важен одновременно. – Горцы биты, биты так, что немногие смогли уйти к себе, добравшись до лодок. Во владениях ваших горцы есть лишь пленные, скорбные болезнями и ранами и о милости не просящие. Мы взяли весь их обоз, лодки, что были у берега. Много оружия, арбалетов, доспехов, они всё бросали, когда кидались в реку.
К телеге подбежал младший из Брюнхвальдов. Он в разговор старших не влезает, но видно, что рад он видеть рыцаря бодрствующим.
– Впрочем, делами вам докучать не буду, вы бледны ещё, друг мой, – говорит Карл Брюнхвальд. – Вам нужен хороший обед.
– Обед, а разве сейчас не утро? – Волков кутается в шубу и смотрит на небо, с которого ему на лицо падают мокрые снежинки.
– Нет, кавалер, – говорит Максимилиан, – не утро, уже скоро день к вечеру пойдёт. Сейчас распоряжусь вам обед подать. Теплая вода есть. Мыться будете?
– Кончено будет, – за Волкова говорит старший Брюнхвальд, – распорядитесь, Максимилиан, и найдите монаха, чтобы тот проверил здоровье кавалера.
– И сапоги, – напоминает Волков, пока мальчишка не убежал. – И бельё чистое.
– Сейчас всё будет исполнено, – обещает юноша и убегает.
Волков и Брюнхвальд смотрят ему вслед.
– Ваш сын почти вырос, Карл, – говорит кавалер.
– Я рад, что он рос у вас в учении, – отвечал ротмистр.
Кавалер спускает ноги с телеги:
– Значит, мы их побили?
– Побили, кавалер.
– Крепко?
– Крепче быть не может, из тех, кто сюда пришёл, и трети уйти не пришлось. А из тех, кто ушёл, так многие ещё и в реке потонули.
