Домашний спектакль
– Ты понимаешь, что потеряла себя? Я второй месяц живу чёрте с кем! С Коломбиной картонной!!!! – слышался взвизгивающий юношеский тенор из раскрытого окна.
Второй этаж не давал возможности во всех деталях рассмотреть ежевечернее действо, но зато аудиосопровождение всегда было изумительного качества. Соседи уже привыкли к этим радиопостановкам и даже ждали новой серии.
Сия забавная парочка въехала пару месяцев назад, как раз в начале мая, когда погода в этом городе балует жителей настоящей тёплой весной, готовя их к жаркому лету. Многие окна распахивались и из недр квартир неслись запахи ужинов на скорую руку и звуки – чаще искусственной телевизионной жизни. В этот нестройный хор новостной истерии и сериальных страстей порой проникали настоящие, живые эмоции: плач ребёнка, которого отправляют спать в разгар игры, семейная перебранка из-за немытой посуды, нетрезвый бас кухонного политического комментатора, смех влюблённой девушки, сидящей на подоконнике и болтающей по телефону с парнем. Всё это было привычно, однообразно и настолько знакомо, что не привлекало внимания. Надо к тому же добавить, что в этих некогда престижных домах не водилось пьяниц с их наигранными трагедиями, жёны, воспитанные в интеллигентных семьях, не выплёскивали свои истерики в заоконное пространство, подростки с их специфической музыкой обходили этот маленький дворик, окружённый четырёхэтажными сталинками, стороной, поэтому сия творческая пара, въехавшая в квартиру почившей Элеоноры Константиновны, а именно, её правнук со своей девушкой, вызвали живой интерес всех обитателей *ского тупика.
Ребята были неплохие, связанные с культурой так же прочно, как и ушедшая старушка, всю жизнь проработавшая экскурсоводом в краеведческом музее и даже в преклонном возрасте носившая очки лишь для строгости, чтобы смотреть грозно поверх них на нарушителей порядка и цыкать: «Это же музэй!» (именно так, через «э оборотное»). Её дочь была редактором в издательстве, а сын (про профессии бухгалтер, но окончивший некогда музыкалку по классу скрипки) был женат на библиотекаре, посему все прочие члены семьи были вынуждены соответствовать высокому культурному и интеллектуальному уровню, заданному Элеонорой Константиновной. Её внуки и правнуки успешно заканчивали музыкальные и художественные школы, осаждали творческие училища и даже уезжали в соседний областной город (миллионник!), чтобы «делать себе имя» в искусстве.
Игорюша, младший и оттого самый любимый и самый непутёвый правнук, был художником. Его избранница Альбина служила в театре. Пара была эмоциональна и нестеснительна – открытые настежь окна создавали именно ту акустику, которая нужна творческим натурам для проявления их незаурядных эмоций.
– Ты ограничиваешь мои поиски! – хорошо поставленным сопрано парировала Альбина. – Это моя суть, моё естество!!! Как ты не можешь понять – ты, чей путь также усеян сомнениями и исканиями???!!! Ты – не пачкун, не бездарь, не маляр, чтобы упрекать меня, мол, я растворяюсь в искусстве!!! Ужель ты стал пошлым филистером, как они?
Судя по интонации, на этом слове Альбина брезгливо морщилась и, вероятно, кивала в сторону обывателей, слушающих этот спектакль и совершенно не осознающих, что они погрязли в пошлом филистерстве. От Элеоноры Константиновны они слышали словечки и похлеще, а посему от подобных фраз их накрывала ностальгия по ушедшей эпохе сиреневолосых дам с романтическими бантиками на дряблых шеях.
– Как? Ты сравнила меня с ними? – вскипал Игорюша, порывисто выглядывая из окна и заламывая тонкие пальца в пятнах масленой краски; он словно старался отыскать в синих сумерках ужасные примеры опошлившихся, оскудоумившихся людей. – Как ты могла? – и в его голосе слышалось скупое мужское рыдание обиженного творца.
