— Какого чёрта ты себе позволяешь? —
муж встряхивает меня.
Я вырываюсь. Луплю его по голым
плечам, вынуждая меня отпустить. Но и не думаю пускаться от него
наутёк.
Размахиваюсь. Но он отталкивает мою
руку.
— С-сволочь, — шиплю, отдёргивая
руку. — Подлец! Творить такое… под одной крышей с женой и
сыном!
Муж, обернувшись, бросает застывшей
на постели девице:
— Одевайся. Тебя отвезут.
Даже сквозь слёзы вижу — своим
вкусам Марат не изменяет. Девица роскошная телом, а светлая копна
волос доходит до поясницы.
Так вот, чего ему не хватало.
Молодого сочного тела. Конечно, это не то, что я — уже не такая
стройная и подтянутая после тяжёлой беременности и не менее тяжёлых
родов.
— Н-ненавижу тебя, — шепчу,
отступая.
По крутой скуле Марата прокатывается
желвак. Хватает меня за запястье, и рывком — на себя:
— Стой на месте. Стой, я сказал! Не
смей убегать!
Девица, кое-как натянув своё платье,
тенью пролетает мимо меня, обдав тонким флёром цветочных духов.
Внутри всё переворачивается от
омерзения.
Дверь хлопает. Мы остаёмся одни.
Он обнажён, что совершенно его не
смущает.
Да смущаться и нечему. Вылеплен
словно греческий бог.
Знает, насколько хорош собой. Знает,
что таким грех в однолюбах ходить.
— Отпусти! — дёргаю руку, но его
пальцы держат моё запястье в железных клещах.
— Не так быстро, — синие очи горят.
Прожигают меня едва не насквозь.
Второй рукой обхватывает за
талию.
Мне кажется, от него разит её
духами. Меня сейчас вывернет.
— Ч-что ты творишь? Отпусти меня!
Немедленно!
— Кричи громче, — рычит мне в губы.
— Хочешь, видимо, чтобы Сашка проснулся?
Мысль о сыне прошивает меня
насквозь. Застываю, таращась на мужа. На жёсткую линию губ. Ни
вдохнуть, ни выдохнуть не получается.
— Как ты смеешь… к-как ты смеешь его
в это втягивать?
— Ты первая его сюда приплела.
— Ж-животное… — всхлипываю я, — без
стыда, без совести…
— Холодная. Снежная. Баба, —
произносит раздельно, ввинчивает эти слова в меня так, что каждое
отдаётся нестерпимой болью. — Позабывшая, видимо, что у неё вообще
есть муж.
Синий взгляд горит и горит.
Прожигает меня накопившейся ненавистью. А пальцы по-прежнему
стискивают моё запястье. Остаётся только гадать, останется ли
синяк. Но, по правде сказать, сейчас это волнует меня меньше
всего.
— С-снежная баба?.. — теперь слёзы
хлещут уже в три ручья.
Это тает весь мой запал и моя
избитая, искалеченная гордость.
— О, так ты всё-таки способна на
чувства? — с притворным удивлением цедит муж. — Видимо, только мне
они теперь не положены.
— Я не понимаю, о чём ты вообще
говоришь! — почти кричу, а голос надламывается, хрипнет.
— Не понимаешь?.. — оскаливается
Марат. — Конечно, ты не понимаешь. Ты же думала, что надёжно
хранишь все свои тайны.
Мне кажется, кто-то из нас точно
сходит с ума. И я готова допустить, что, возможно, мы оба
свихнулись.
— У меня… у меня нет никаких тайн от
тебя, — наконец нахожу я свой голос. — У меня от тебя — нет. А вот
у тебя тайны как раз появились. Белобрысые тайны!
Марат усмехается. Его мой выпад
совсем не впечатлил. Возможно, он даже ждал, что именно так я ему и
отвечу.
Потому что рывком притягивает меня к
себе — и я невольно вжимаюсь в его обнажённое тело.
Горячее, сбившееся дыхание обдаёт
мою щёку и ухо:
— Прекрати строить из себя дурочку,
Милена. Потому что, видишь ли… я всё знаю. Я читал твою
переписку.
— Что?..
Муж усмехается — криво, с издёвкой.
Верхняя губа чуть приподнимается, обнажая ряд идеально ровных белых
зубов.
Когда-то я голову теряла от этой
усмешки. Но сейчас она была хищной, жестокой. Сейчас ничего
хорошего она мне не сулила.
Потому что Марат чувствовал, знал,
что настала пора отыграться. Он считал, что имеет на это полное
право. Вот
