— Лиля Сергеевна, вам лучше… лучше туда не идти, — бритоголовый
Сашка возвышается надо мной, преграждая путь в коридор.
На круглом добродушном лице читается искренняя обеспокоенность,
почти сочувствие.
И мне это совершенно не нравится.
Я судорожно прижимаю к боку сумочку и чувствую, как холодит
через тонкий свитер лёгкий плащ, намокший от долго собиравшегося
над городом дождя.
— Саш… — голос у меня до противного тонкий, едва ли не
заискивающий. Я боюсь своих предположений. — Саш, что там?..
Грамотно сформулировать недоумение не получается. Мысли
путаются, к горлу подступает комок.
Потому что я видела второе авто у подъезда. И я знаю, кому он
принадлежит.
Потому что десять минут назад дежуривший внизу на парковке
охранник, завидев меня, приподнял светлые брови и неуверенно
улыбнулся:
— Добрый день! Надо же, а я совсем недавно мужа вашего видел.
Думал, он с ва…
Охранник осёкся и даже побледнел, сообразив, что
проговорился.
— Добрый, — пробормотала я и кинулась к парадной, потом — к
лифтам, и наверх, к обычно пустовавшей квартире. В Москве мы бывали
только наездами, когда Герману требовалось подолгу присутствовать в
офисе, решая дела по работе.
Но квартира содержалась в чистоте и порядке. Хозяева могли
нагрянуть в любое время. Вот как сейчас.
Я смотрела на охранника, испытывая почти противоестественное
желание сдаться на его уговоры. Развернуться и просто уйти.
Чтобы не слышать, не видеть, не знать.
Но моя нерешительность длится всего пару мгновений.
Да если я сейчас уйду, я жить не смогу дальше!
Я должна быть уверенна. Я должна. Я себе это должна, не
кому-нибудь.
— Саш, отойди.
— Лиля Сергеевна…
— Он тебе приказал? Распорядился никого не пускать?
Охранник помотал головой.
— Да н-нет. Нет. С чего бы ему… мы же… он же… ну, никого ведь не
ожидали.
Да, вот так. Никого не ожидали. А тут такая внезапность —
жена.
— Ясно, — я стиснула ремешок сумочки. — Тогда отойди. Отойди,
Саш. Отойди, бога ради. Ты уже ничему не поможешь. Просто… не
мешай, хорошо? Я тебя очень прошу. Пожалей меня. Не мешай.
Сашка стоически держится пару лишних мгновений, но бросив на
меня последний сочувственный взгляд, всё-таки отступает.
Я вынимаю из кармана карточку-ключ и киваю ему:
— Спасибо.
В просторной прихожей последние сомнения рассеиваются — к
дизайнерскому пуфу на полу небрежно прислонены чёрные женские
туфли.
Сердце рванулось, больно заколотилось о рёбра. А в отдалении по
направлению к спальням уже слышатся приглушённые голоса.
Я не трачу время на то, чтобы разуться. В конце концов я здесь
совсем ненадолго.
Из гостиной тенью прокрадываюсь в коридор, пересекаю его и
безошибочно толкаю одну из дверей — в хозяйскую спальню.
И очень вовремя.
Прямо передо мной — наша постель, где уютно устроилась
рыжеволосая стерва с телом богини. Марина Игнатьева — давняя и
близкая подруга моего мужа.
А мой муж выходит из гардеробной, натягивая на себя чистую
рубашку. Чёрные волосы влажно блестят после душа. Он мрачен, Марина
жмурится от пережитого удовольствия.
Моё сердце идёт уродливыми трещинами, лопается и сыплется в
чёрную пустоту.
— Господи… — сиплю я, мигом теряя голос.
Муж вскидывает голову. Глаза рыжеволосой богини превращаются в
плошки.
Я силюсь что-то сказать, но не получается. Хочу закричать,
может, даже заплакать, но онемела вконец.
Герман первым приходит в себя. Отнимает пальцы от пуговиц. Его
лицо вконец темнеет, каменеет тяжёлая челюсть, а в синих глазах
стынет ярость.
— Уходи.
Я даже не сразу соображаю, что он это мне. Не рыжей бестии,
бесстыже развалившейся на нашей постели.
— Ч-что?.. — я смотрю на него во все глаза, не веря ушам.
— Уходи, Лиля. Немедленно! — он сосредоточен только на мне,
будто женщины, с которой мне только что изменил, вовсе нет в
спальне.
