Дверь тихо скрипнула, и на больничное крыльцо, освещенное слабой лампочкой, вышел Леонид Максимович, глянул исподлобья:
– Я закурю, можно?
Мара подняла глаза, посмотрела так, будто не поняла, о чем он ее спрашивает. Потом спохватилась, кивнула, проговорила быстро:
– Да-да, конечно. Курите, Леонид Максимович. Вы, наверное, за этим сюда и пришли.
– А ты зачем?
– Что – зачем?
– Ну. Я покурить вышел, а ты?
– А я просто так, воздухом подышать. В палате очень душно, а санитарка еще и пол помыла с какой-то вонючей дрянью.
– Это не дрянь, это хлорамин. Так положено в больницах по санитарным правилам.
– Да я знаю. Но все равно привыкнуть не могу. Кажется, что этот ваш хлорамин смертью пахнет, никак не могу отделаться от этого ощущения.
– Эка, смертью. Это ты, матушка, лишку хватила со своим ощущением. Нет уж, скорее, наоборот, жизнью пахнет. Я бы сказал, состояние духа бодрит и надежду вселяет. Ну, или вроде того.
– Не знаю. Может быть. Может, просто привыкнуть надо. Но я привыкну, и к хлорамину тоже привыкну. Между прочим, я в медицинский институт после школы поступать хотела.
– А теперь что? Передумала?
– Нет. Наоборот. Я обязательно в медицинский поступлю и тоже буду врачом. Да вы садитесь, Леонид Максимович, садитесь.
– Да ладно, я постою. Ничего, не суетись.
Огонек сигареты вспыхнул так ярко, что выхватил на миг его прищуренный взгляд, направленный в сторону Мары. Хотя и не было во взгляде особого интереса. Наоборот, глаза были усталыми до степени крайнего равнодушия. И голос тоже был равнодушным. Такой голос бывает у интеллигентных людей, вынуждающих себя силой передвигаться по хлипкому мостику общения. Лучше идти, чем на месте стоять и смотреть вниз. И в данном случае… Очень хотелось просто стоять и курить молча, да интеллигентность не позволяла, и потому приходилось говорить о чем угодно, чтобы заполнить паузу.
– Слушай, давно спросить хочу. – снова заговорил он хрипловато, будто подгоняя себя натужным интересом в голосе. – Откуда у тебя такое странное имя – Марсель? Оно ведь, если я не ошибаюсь, мужское? И с женским именем никоим образом не интерпретируется?
– Нет, не ошибаетесь, оно действительно мужское, Леонид Максимович.
– Но ведь странно, согласись.
– Да, странно. А что делать? Не я имя себе выбирала, это мама такое придумала. Да и вообще, какая разница. Все равно меня все Марой зовут. И вы Марой зовите, если вам странно.
– Что ж, Мара так Мара. Тоже очень красиво. Но все равно интересно – почему Марсель?..
Мара пожала плечами, улыбнулась нехотя. Не улыбка вышла, а сплошное мучительное недоразумение. И правда, чего пристал? Стоял бы себе, курил да помалкивал… И ведь приходится отвечать на все вопросы, хотя и понятно, что ни сами вопросы, ни ответы на них ему по большому счету неинтересны. Зачем ему знать, например, откуда ее странное имя взялось? Что это изменит? Она для него – никто, всего лишь дочь очередной пациентки. Даже неприлично проявлять такой интерес к ее странному имени, не вписывается он в рамки типовой для данного случая беседы. И нагрубить тоже нельзя – все-таки врач рядом с ней сидит, уважаемый хирург Леонид Максимович Соколовский, который маме операцию делал. Вот лучше бы про маму и спрашивал.
Леонид Максимович глянул на нее коротко, потом проговорил задумчиво, выдохнув из носа клуб дыма:
– Я, кстати, знавал одного татарина по имени Марсель. Большой был татарин, толстый, красивый. С усами. А ты худышка белобрысая да зеленоглазая, да плюс фамилия у тебя – Иванова. Диссонанс у меня, однако. Такой, знаешь… Самую малость любопытствующий, не до степени большого свинства. Почему вдруг девчонка – и тоже Марсель?
