Как небо серого не оставило

Обедали, как частенько случается у строителей, на обрезке гипсокартона, установленном на стопке мешков с клеем. Однако не приземленный разговор зашел о таланте.

– На детях талантливых людей природа отдыхает, как правило! – не мог не вставить свои пять копеек я.

И тогда мой товарищ – электрик Павел (Паха), – оторвавшись от стеклянной банки со своим обедом, участливо обернулся в мою сторону.

– Это ж какой, получается, у тебя батя талантливый, просто жуть берет!

Эх, Паха, Паха, ешь давай, тщательно пережевывая: из правил, умные люди говорят, тоже возможны исключения…

Памяти моего любимого писателя, незабвенного О'Генри

В ту зиму трудился Эндрю охранником в круглосуточном продовольственном магазине между морскими своими рейсами: никакие деньги молодому семейству, вот-вот готовившемуся к пополнению, лишними не были. Хоть и не его совсем это была работенка. Прямо сказать, собачья: стереги, чтобы какой-нибудь вороватый покупатель или иная продавщица чего-нибудь да не утянули.

«Припахивали», конечно, ушлые продавщицы и на подсобную работенку: пиво в холодильник вовремя загружать, чего-нибудь к прилавку из склада принести. Но что были эти смешные своим весом ящики для трюмного матроса, играючи перебрасывавшего могучими руками до тридцати тонн замороженной рыбы за вахту!

И повадился к ним в магазин захаживать полуночный бомж. Покупал каждый раз полбулки серого хлеба и бутылку самого дешевого пива, да и убирался восвояси. Но в один поздний морозный вечер, совершив обычные свои покупки, он накрепко прилип к витрине, дотошно изучая ценники на красную рыбу и черную икру.

– Андрей, выведи ты его! – не выдержала наконец одна из продавщиц, место которой было скорее в базарных рядах. – Он нам весь народ распугает.

Да, вид бродяга имел живописный. А уж запах!.. «Зори Парижа»! Однако чуткий Эндрю колебался: выставить человека, хотя бы и без определенного места жительства, вот так, как собачонку, на мороз только из-за того, что отличается он убогостью и ветхостью одежды и употребляет одеколон совсем не для бритья?.. И все же охранник двинулся к бедолаге.

Вмиг оценив ситуацию, тот завел проникновенно:

– Вот есть у Джека Лондона рассказ…

Богатое и, признаться, сострадательное воображение Эндрю тотчас начало рисовать образ просвещенного, чуткого и ранимого эстета, знатока литературы, так нещадно побитого слепой и жестокой судьбой.

– …как вот такого же вида человека впустили в дорогой ресторан и обслужили по высшему разряду.

Эндрю устыдился своему невежеству – среди хранимых памятью произведений великого писателя ничего подобного не находилось. Вот ведь какой начитанный стоял перед ним человек!

– А он всего лишь, – видя, что страж местных порядков сдается, победно воздел заскорузлый палец бомж, – хотел в тюрьму попасть, чтоб перезимовать.

– Э-э, дядя! – воскликнул тут Эндрю возмущенно. – Да ведь это и не рассказ Джека Лондона, а новелла О'Генри «Фараон и хорал». И в дорогой ресторан, кстати говоря, бродягу того не только не пустили, но и уложили буквально небритым фейсом на мостовую: мордой об асфальт – по-нашему… Так что давай, дядька, от греха!..

И на законных уже основаниях (плохое знание иностранной литературы, плюс искажение ее в корыстных целях) вытеснил постоянного клиента за дверь: интеллектом, получилось.

А из магазина знатный многим мореходам Эндрю (в береговой жизни, впрочем, Андрей) вскоре уволился – в море было пора. И через месяц, привычно и весело перебрасывая в трюме тяжеленные коробки с рыбой, вдохновенно бурчал себе под нос: «Уж лучше в трюме свою шкуру поморозить, чем самому последней шкурою прослыть: людей за то, что мало смыслят в прозе, в ночи за дверь, на холод лютый выводить… Как НИИ пеняли бы его за попустительство: без повода – людей!.. Людей без места жительства!»