Бушует ливень, вскоре озеро вновь выйдет из берегов. А Идол так и не убрался в подводное логово. Он рыщет по деревне три года. Тварь забрала уже четверых. Я что-то упустила. Нужно разобрать все записи, что удастся найти. Любопытно, они оказались письмами самой себе.
Мой эпистолярный роман начнется отнюдь не почтамтом. Быть может, в конце и найдется место для церкви, но сперва было кладбище.
***
Кладбище разрослось на невысоком холме. Оно было серым и неприметным, как это часто случается. На удивление день стоял теплый, точно апрельский, оттого казалось, что вот-вот наступит оттепель, и оживут окоченевшие сосны. Но то был декабрь.
Среди плача, среди молитв, шмыганья и стонов отчетливее всего слышала звук втыкающихся в землю лопат. Гробик опустили в яму, возле которой была куча песка. Лопаты делали «шик», мелкие камешки царапали метал. Камни стучали по крышке деревянного гроба особенно громко. Первые кучки падали с грохотом, отчего я вздрагивала. Шикх-шикх. Бах-бах. Шикх-шикх. Бах-бах. Мне хотелось, чтобы яма поскорее наполнилась, и стало потише. Это длилось долго. Все малость успокоились, пока два рослых парня махали лопатами. Мне показалось, будто публике это действо наскучило, ведь стало подозрительно тихо. Все они стояли позади меня. Чванливые старушки, пропойцы, родня. Словом, собралось все село.
Мама положила ладони на мое плечо, уткнулась в них лбом и тихонько заплакала. Несколько минут, и ямы как не бывало. Обернулась. Одни опустили глаза, другие же смотрели на меня с неподдельной жалостью. Третьи старались состряпать скорбную гримасу, но жутко пересаливали лицом. Все они побрели к свежей могиле, и та вскоре полностью укрылась одеялом венков и свежих гвоздик.
Только он стоял в стороне… Я видела его впервые. Старик, одетый в брюки и белую рубашку, поверх которой был синий пиджак. Из-под дурашливой шляпы выглядывали седые кудри, припорошенные снегом. Столь же седая козлиная бородка прятала под собой красную вельветовую бабочку. Он улыбался. Улыбался нагло, во весь рот. У его ног лежала мертвая лисица. Казалось, ей переломили позвоночник, ведь она была свернута в кольцо. Перед смертью лиса вцепилась зубами в свой же хвост, да так и закоченела.
Я указала на незнакомца пальцем и шепнула: «Кто это, мам?». Ее глазки забегали от дерева к дереву, но через миг она уставилась точно на него и неуверенно ответила: «Там никого нет, дочь…» Шагнула к нему, но старуха Феня схватила меня пожухлой венозной ручонкой и одернула назад. Она заговорила, зыркая исподлобья: «Семь годков он уже рыщет, на сей раз запрягает долго. Островок! Островок на озерце показался еще в восемьдесят четвертом, а сейчас уж девяносто первый!» Старуха захихикала, но в глазах ее был животный страх. Она грызла желтые ногти и сквозь зубы повторяла: «Он здесь. Он здесь. Он здесь». Мать взяла меня под руку, и мы быстро пошагали прочь от старухи. Маму заметно потряхивало, а лицо ее побледнело. Мы стояли уже у выхода, когда я обернулась. Старик оставался неподвижным, лишь голова была неестественно повернута в нашу сторону. Он все еще улыбался. Улыбался нагло, во весь рот…
26.12.1991
Говорят, добро не оставляет памятных шрамов. Но и увечий от зла сейчас не сыскать. Чувства приглушились. Помню, что после похорон вокруг меня распростерся ад. Не жаркий, напротив – ледяной, точно оказалась в последнем кругу. Я позабыла некоторые детали: было чертовски плохо, но как именно? Многое улетучилось, но кое-что осталось в памяти. Свист январского ветра. Очертания утвари в холодной комнате… В той коморке, где я прочахла до ранней весны.
Они сказали завести дневник, мол оттого полегчает. Я послушалась. Тридцать три года записи хранились в ящике на чердаке. Стряхиваю ладонью пыльный налет.
