Как я перестал плакать

Мой отец был военным. Хотя сначала военным был мой прадед, Самуил или Самойла Охрименко, отец моей бабушки по маминой линии, Марии Самойловны. В русско-японскую войну 1905 года он воевал унтер-офицером и был дважды Георгиевский кавалер. Семейная легенда гласит, что первый Георгиевский крест он получил за то, что в штыковой атаке одним ударом длинного русского штыка поразил сразу двоих японцев. Судя по фотографии, роста он был богатырского, а огромные усы по моде столетней давности подчёркивали важность его положения и незыблемость границ Российской империи.

Муж моей бабушки, Григорий Афанасьевич Кузнецов, тоже был военным, лётчиком-бомбардировщиком, и во Вторую Мировую войну воевал опять-таки с японцами. На фотографии его снисходительная джокондовская полуулыбка также внушала спокойствие за границы необъятного Советского Союза, а полковничьи погоны говорили о его статусе.

Естественно, что мужем моей мамы, Зои Григорьевны, то есть моим отцом, стал, конечно же, офицер, Кагач Юрий Михайлович. На фото в светло-серой парадной шинели подполковника с двумя рядами золотых пуговиц он вместе с моей мамой в чудесной «тигриной» шубе демонстрирует достойное представительство бескрайней советской Родины аж в Западной Европе.

Поэтому первые мои воспоминания в трёхлетнем возрасте – это память о жизни в военном гарнизоне. Это такой микрогородок, в котором живут семьи офицеров. Но я был маленьким, и поэтому всё, в том числе и гарнизон, казалось мне очень большим. В детстве всё кажется большим, а потом, когда вырастешь и случайно вернёшься в места своего детства, оказывается, что не такое уж всё было большое…

Мой отец служил в Венгрии. Ну и мы с мамой, значит, тоже. Как видно, мои деды, прадеды и я показываем собой уверенную политику Российской империи, Советского Союза и того, во что он превратился, желая объять необъятное солдатскими руками.

Развлечений для трёхлетнего мальчика в гарнизоне было предостаточно: детские качели и песочница, примыкающие к армейской полосе препятствий, куча брикетов прессованной угольной пыли для отопления печкой, которых в моё жёлтое пластиковое ведро помещалось ровно три штуки, а я был ответственным за доставку угля хотя бы на два взрослых ведра и поэтому мог развлекаться с этим часами.

Надо заранее объяснить, что дети в гарнизоне гуляли сами, без мам, как только могли находить дорогу домой, так как в гарнизоне все свои и бояться было как бы нечего. Там были школа для детей военных, кинотеатр и магазины.

Главным весельем для меня была солдатская полоса препятствий недалеко от песочницы. И ров (который иногда использовали в качестве туалета), и пролом в стене, и лестница, и лабиринт и т. д. Я смог подняться по лестнице на уровень примерно третьего этажа. В три года на три этажа! Всё подвластно трёхлетнему мальчику! С верху лестницы был хорошо виден весь двор, и я без страха чувствовал себя на высоте положения очень важным. Самое интересное было, как обычно, самым опасным. Потому что спуститься задом наперёд я не мог. И развернуться не мог. Вверх – это одно, а вниз не было даже видно, где ступенька. Расстояния между ступенями из трубы были слишком велики, они были рассчитаны на взрослых. Но я не пугался, просто смотрел на всех свысока и даже перестал ловить ногой скользкую ступеньку, измазанную глиной, так она казалась мне далека.

Но тем-то и хорош гарнизонный двор, что, во-первых, там все друг друга знают, а во-вторых, всегда есть кто-то, кто заметит нелады. Например, вражеского диверсанта, лезущего через стену, шпиона за военными секретами с фотоаппаратом или трёхлетнего мальчика на самой высокой точке полосы препятствий. Тут же соседи доложили маме, и она, в ужасе заламывая руки, с криком «Валесик!», быстро организовала бойца на моё спасение. Солдат легко забрался ко мне и, обхватив меня рукой и прижав лицом к пахнущей бензином и машинным маслом гимнастёрке со сверкающим гвардейским значком, осторожно спустил на землю. Как в стихах: