Мать держит меня за руку слишком крепко. Хнычу и отчаянно цепляюсь за ее платье, потому что знаю, что будет дальше. Она смотрит так, словно забыла, как моргать. Потом заталкивает меня в шкаф под лестницей, и я больше не вижу ее лица.
– Ни звука! – шипит она. – И не смей дышать!
Ключ поворачивается в замке, плотным одеялом накрывает темнота. Если повезет, он не найдет меня, сжавшуюся в комок на полу между веником, швабрами и грудой старых резиновых сапог.
Отец все ближе и ближе. Даже его тяжелая поступь по вытертому линолеуму звучит зловеще. Он бродит по всему дому, ища, на ком можно выместить свой гнев. Сейчас он так близко, что я ощущаю его запах. Запах виски, смешанный со сладковатым духом хереса, который он прячет в гараже, и запах еще чего-то, горького и непонятного. В щели яркими иглами впиваются солнечные лучи. Повсюду пыль. Когда я встаю, черная школьная юбка оказывается серой. Завтра я выйду к завтраку, и он будет орать на меня. Знаю, что он скажет. Обзовет неряхой, которой должно быть стыдно. Шаги удаляются. Можно вздохнуть.
В дырочку от выпавшего сучка видна гостиная. Мать молчит, а отец ждет, когда она пошевелится или начнет спорить. Ему нужен повод пустить в ход кулаки. Мой рот полон пыли. Закрываю глаза и пытаюсь сглотнуть. Когда я снова открываю их, вижу, что мама схвачена. Схвачена отцом за плечи, и ее руки безвольно свисают вниз.
Тем временем брат пытается вжаться в стену, оклеенную обоями в цветочек. Кто знает, о чем он думает. Его лицо перекошено не то гримасой испуга, не то кривой улыбкой. Отец лупит мать кулаками по рукам, по ребрам, бьет в живот. Завтра она подкрасит губной помадой губы и как обычно пойдет на работу. Соседи и на этот раз ни о чем не узнают. Но однажды отец зайдет слишком далеко. «Скорая помощь» увезет ее в больницу, и никто не вспомнит, что меня нужно выпустить.
Сильнее всего меня пугает выражение лица брата. Оно спокойное, словно он смотрит любимую телепередачу. Шкаф уменьшается в размерах, и через несколько секунд мне уже не хватит воздуха. Хочется выбежать на свет, но приходится оставаться здесь до тех пор, пока отец не угомонится. Из-за двери слышны глухие удары отцовских кулаков. Мать изо всех сил сдерживает слезы, но иногда ей это не удается, и с губ слетают сдавленные стоны. Брат все так же вжимается в стену, фиксируя в памяти действия отца.
Звуки избиения стихли. Он оставил мать, но я знаю, что будет сейчас. Отцовские шаги возвращаются. Он знает все тайные места в доме. Он отобрал у матери ключ, и ему глубоко плевать на мои мольбы.
– Рева-корова, – говорит он и бьет меня с еще большим остервенением.
Не отваживаясь войти внутрь, я заглянула в металлический ящик. Знакомый запах больничных лифтов: запах жидкого мыла и антисептика с примесью мочи и страха. Однажды я заставила себя преодолеть в нем путь до двадцать четвертого этажа, чтобы попасть в отделение психологии. Проделала его с закрытыми глазами и задержав дыхание.
Не из-за скорости, из-за тесноты. Здесь мало воздуха и нет выходов, через которые можно спастись, если что. Придержав рукой дверь, я заставила себя войти. Волна паники тотчас же накрыла меня с головой, и я почувствовала под грудной клеткой выброс адреналина. С зеркала на противоположной стене на меня глядело отражение. Лицо белое как мел, в глазах застыл страх. Очень похожа на маленькую светловолосую девочку, нарядившуюся в самое красивое платье матери.
Пятясь, я вышла из лифта. Двери с лязгом захлопнулись, едва не прищемив пальцы. Теперь мне не оставалось ничего другого, как зашагать вверх по лестнице, преодолевая двести семьдесят восемь ступенек. На каждой лестничной площадке таблички. Все они давно отпечатались в моей памяти: онкология, урология, ортопедия, рентген. Но, по крайней мере, ежедневный подъем наверх поддерживает меня в хорошей физической форме – при размеренном шаге я преодолеваю этажи меньше чем за шесть минут.
