Что делать вампиру, если вечность стала невыносимо скучна, охота больше не будоражит кровь, а готический имидж безнадежно устарел? Граф Аларих фон Шварцвальд, аристократ с пятивековым стажем меланхолии и пресыщения, находит самый нелепый ответ – он решает стать адептом ЗОЖ!
Вдохновившись (или ужаснувшись) блогом сияющей фитнес-дивы Снежаны, граф погружается в пучину современного велнеса. Склепы меняются на йога-студии, вековая пыль – на протеиновую пудру, а привычная жажда крови – на мучительный выбор между органическим гемоглобином и смузи из кейла.
Но путь к просветлению (или хотя бы к модному ЗОЖ-имиджу) оказывается тернист и усыпан не только семенами чиа, но и острыми клыками прошлого. Древние инстинкты воюют с новомодными диетами. Аристократическое презрение сталкивается с абсурдом мира хештегов и «осознанности». А бывшая возлюбленная, роковая вампирша Изольда, не намерена отпускать его из своих темных объятий в мир, где пьют свекольный фреш.
Сможет ли граф Аларих найти гармонию между готикой и глютеном? Выживет ли он в смертельной схватке с блендером и собственными демонами? И что страшнее – гнев вампиров-традиционалистов или очередной детокс-марафон от Снежаны?
«Клыки и Смузи» – это взрывоопасный коктейль из черного юмора, едкой сатиры на современные тренды и вечные вопросы бытия. Иронично, готично и почти… диетично. История о том, что даже в вечности можно найти новый (пусть и очень странный) смысл жизни. Если, конечно, у вас хорошее чувство юмора и крепкие клыки.
Генадий Алексеевич Ени
Глава 1: Вечность Пахнет Пылью и Том Ямом
Существование графа Алариха фон Шварцвальда имело консистенцию пыли. Не той легкой, солнечной пыли, что танцует в лучах света, а тяжелой, слежавшейся, пахнущей холодом камня и забвением. Он обитал в своем пентхаусе под самой крышей города, словно древний моллюск в раковине, давно сросшейся со скалой. Время здесь текло иначе – или не текло вовсе, застыв густым, непрозрачным желе. Воздух, плотный и недвижный, хранил ароматы ушедших эпох: терпкий запах старых книг, чьи кожаные переплеты трескались от сухости, призрачный шелк истлевших гобеленов, озоновая колкость остаточной магии и – едва уловимо, как эхо чужого сна – нота лаванды. Та самая, что сводила с ума придворных Людовика Пятнадцатого? Или это был аромат садов Альгамбры в ночь перед падением Гранады? Память, этот вероломный слуга, подсовывала обрывки, лишенные контекста, дразнила фантомами вкусов и ощущений, а затем снова погружала в серую мглу настоящего.
Вечность оказалась ловушкой из неподвижности. Тюрьмой без стен, где единственным стражником была сама бесконечность. И пыль. Она была повсюду – на резных ножках кресел, на потускневшей бронзе часов, остановившихся в год Французской революции, на стеклах окон, за которыми метался чужой, непонятный мир. Эта же серая взвесь покрывала, должно быть, и его душу, превращая ее в высохший, бесчувственный пергамент.
Он провел пальцем в безупречно сидящей перчатке по подлокотнику кресла. Бархат, некогда цвета бургундского вина, ответил ему сухим, старческим кашлем. На черной коже перчатки остался серый след. Пыль – универсальный эквивалент небытия. Внизу, за непроницаемым барьером стекла, выл городской ветер – не благородная песнь стихии, а истеричный плач мегаполиса, гоняющего по асфальту пластиковый мусор, словно души неприкаянных обывателей. Наглый, мертвенно-розовый свет вывески суши-бара «Император Драконов» пробивался сквозь щель в тяжелых портьерах, падая на каменное лицо горгульи на балконе, придавая ей выражение глубочайшего экзистенциального отвращения.
Иногда сквозь плотную завесу вековой пыли прорывались запахи – агрессивные, химические, оскорбительные для его утонченного обоняния. Сегодня особенно настойчиво пахло чем-то чужим, тревожным – остро-кисло-сладким, с металлическим привкусом лимонной травы и кокосового молока. Казимир, его фамильяр – древняя летучая мышь с глазами Мефистофеля и перманентной экзистенциальной тоской – брезгливо сморщил нос, не покидая своего наблюдательного поста на бюсте Сенеки.
