1
Ранними октябрьскими сумерками по Арбату в сторону Смоленской площади торопливо шагал высокий худощавый мужчина лет сорока пяти. На нем был дорогой пиджак, брюки в тонкую полоску, зауженные по моде девяностых, и лакированные штиблеты. Пестрый галстук устало свесил атласный язык из нагрудного кармана незнакомца. Первые снежинки одиноко кружились в морозном воздухе и таяли на фигурной брусчатке, и редкие прохожие косились на легкий, не по сезону костюм мужчины.
Можно было бы написать, что незнакомец не обращал внимания на холод, если бы не поднятый ворот пиджака и руки, засунутые в карманы брюк. Впрочем, холода мужчина действительно не замечал. Как не замечал он ничего вокруг: ни театра Вахтангова, куда много раз ходил на Ульянова и Борисову, ни «стену Цоя», разрисованную граффити, – рядом с ней нищий с седым хвостиком на затылке и жестянкой для подаяний у ног одиноко фальшивил на гитаре «ждём перемен». Так же, как он не замечал Плотникова переулка с одним из домов, построенных по проекту его двоюродного прадеда.
На губах мужчины застыла ироническая ухмылка, в глазах – отчаяние.
Незнакомец так и этак крутил в голове мысль, слипшуюся, как кусок разноцветного пластилина, в огромный ком из множества других мыслей, а получалось одно и то же! Когда два институтских и кандидатский диплом уложены в пакетик с орденом Красной Звезды в ящике среди белья, а ты полгода не можешь найти работу, друзей нет, семьи – тоже, когда сын-студент лишь из вежливости терпеливо слушает тебя по телефону, а дочь стыдится тебя перед одноклассниками, когда о бывших женах не хочется вспоминать, а в комнату в коммуналке с алкашами-соседями, где оказался после размена квартиры, – не хочется возвращаться, когда деньги кончились, и выхода нет, значит, где-то ты совершил ошибку. И в сорок пять эту ошибку не исправить!
Кто терял работу в сорок пять, тому ничего объяснять не надо!
Мужчина не знал, как это происходит у других, но полагал – приблизительно так же, как у него. Сначала никому не нужные анкеты на интернет-сайтах и резюме в один конец; игривое «нет ли чего?» знакомым, мол, имей меня в виду, но не затягивай, уже были предложения. «Ты сказал, я тебя услышал, старик!» – «Пока съезжу отдохну». – «Отдохни!»
Через месяц, два… всё то же, но без куда-то запропавших знакомых.
Злобное: не вагоны же разгружать! С тайным знанием, что там тоже не ждут!
Навсегда онемевший мобильник, пустой ящик электронной почты, засиженный мошками спама, забытые странички в соцсетях с твоими снимками там, где тебе уж не бывать, слепые блики телевизора.
Затем изо дня в день серое, немое, страшное, безысходное, с чем засыпаешь и просыпаешься и от чего не спрятаться под одеялом, так, словно тебе воткнули, как жуку, в спину булавку и бесстрастно наблюдают – точнее, наблюдаешь ты сам, ибо никому нет до тебя дела! – скоро ли конец. Последний загашник и хорошо побегавшая машина (ее можно продать) – только оттянут исход.
Мысль о суициде лишь сначала кажется пошлой. Ибо никто никогда не узнает чужих обстоятельств и потому не сможет сказать, трусость это или храбрость – умереть по собственной воле. Сколько их, таких вот людских трагедий, громких и незаметных, похоронено за века вне кладбищенских оград!
У обывателя все просто – не разгибаясь, до положенной тебе минуты делай то, что написано на роду, а там никто не спросит, хочешь ты умереть или нет? – ойкнуть не успеешь!
Но это для других! Ты-то – иное дело! Ты-то – не как все! Каждый искренне верит, что он не каждый!
