Были звёзды, были люди.
Были дни, когда они, глядя снизу в небеса,
Думали, что это навсегда!
Каждый день и ночь, смотря туда: в высоту, на небо, звёзды,
Рассуждали, будто это будет вечно.
И никак не может быть,
Что без них, на те же звёзды,
Спустя года, века,
Высоко глядя на небо, будут жить другие
люди,
Думая, что это навсегда!
В то туманное утро над городом
нависли тяжелые облака. Вся округа была окутана оглушительной
тишиной и приторной сыростью.
Ее рука неспешно потянулась к перу.
Она принялась изливать на ни в чем не повинном листе бумаги всю ту
боль, которая выпала на ее нелегкую, столь быстротечную, судьбу.
Она знала, что вскоре умрет, знала, что ее дни уже сочтены. Ей
всего лишь двадцать семь, но чувствовала она себя, словно
ветхая старуха, пережившая тысячи жизненных трудностей и
испытаний.
***
«Что Вы знаете о боли…», - начала
писать молодая девушка, в то время, как мысли уносили ее в тот
день, когда ей сообщили о рождении младшей сестры. Сестры не
родной, двоюродной, но ставшей для неё самым близким человеком на
Земле. Мари была всей ее жизнью на протяжении нескольких лет ее
юности …
«Почему нескольких?», - продолжила
писать Мария Иоанновна, - «Потому что взрослой женщиной мне
пришлось стать слишком рано.»
***
- Мария, дорогая, беги скорее сюда,
- выскочив из широко распахнувшейся дверей, выкрикнула, улыбающаяся
мама.
Поймав мой взгляд, она махнула мне
рукой. Я, засмеявшись, бегом бросилась к ней.
Именно такой я запомнила маму:
счастливой, легкой, хрупкой, немножечко воздушной, всегда дарящей
любовь и улыбку. Даже сейчас, спустя много лет после того, как ее
не стало, я рисую ее облик таким, каким он был в то, счастливое
мгновение.
Дверь, порог которой я переступала в
эту минуту, несколько часов подряд, была плотно закрыта и во внутрь
никого не пускали, кроме женщин, все время бегающих туда-сюда с
тазами, наполненными горячей водой и с кувшинами – холодной,
родниковой. Эта безызвестность взрастила во мне такое сильное
любопытство, что желание заглянуть во внутрь уже начинало снедать
меня изнутри.
Пока мама не позвала меня сюда, я,
стоя на улице, сильно нервничала и жевала кончики своих длинных,
смолянистого цвета, волос. Я всегда так делала в детстве, когда
волновалась.
Я думала, что я всему виной. Именно
после того, как тетя наклонилась ко мне, чтоб поцеловать, ей,
вдруг, стало нехорошо.
- Началось! О, Господь Всемогущий!
Началось! Елена! София! – завопила она, зовя своих служанок.
Девушки, которые всегда находились
поблизости, кинулись к ней. Они подхватили тетку под обе руки,
завели в палаты, плотно закрыв за собою дверь. Служанка София
приказала подбежавшему слуге, никого постороннего в покои ее
величества не допускать.
Что уж они с ней там делали не знаю,
но иногда она издавала такие истошные крики, что душа моя
выворачивалась наизнанку.
Мама забежала туда уже, наверное,
больше часа назад. Но перед тем, как скрыться за дверьми, она
подошла ко мне, стоящей возле Елены, моей няньки. Я была напугана,
и потому крепко обхватывала Елену за ноги, которые были скрыты за
широким подолом ее платья.
Мама присела ко мне, погладила мои
волосы, а затем подняла на руки, и покружив какое мгновение, мягко
произнесла:
- Малышка, началось! Скоро
произойдёт чудо! Улыбнись, все будет хорошо! – чмокнув меня в
кончик носа, она попросила Елену не упускать меня из виду ни на
секунду.
Затем она исчезла за дверями,
скрывающими таинство…
