Ах если бы деревья могли мурлыкать от удовольствия! Неяркие, но еще теплые лучи осеннего солнца заливают опушку, листья кажутся золотыми. Где-то вдалеке слышится будто стук копыт, словно невидимая кавалькада несется через лес. Это перестукиваются дятлы. Неслышно крадусь на звук, наступаю на ветку, пугаюсь хруста и прячусь за стволом широкой сосны. Авось не заметит. Дятел замирает на миг, но снова начинает стучать. У меня достаточно зоркие глаза, чтобы искать грибы, но я недостаточно остроглаз для охоты на птиц. Но я вижу, как на вершине сухой тощей сосны мелькает черный хвост. Стук раздается оттуда. Сейчас я обойду сосну по кругу и наконец увижу пеструю шапочку. Опускаю глаза к земле, чтобы видеть, куда ступаю, моргаю… Стук прекращается… Черный хвост исчезает, словно и не было его. Отец фыркает, как лошадь. Не поднимая глаз, я рассматриваю его сапоги, жду.
– В другой раз, – обещает отец.
Я осмеливаюсь посмотреть ему в лицо. Морщинки в уголках улыбающихся глаз над широкими скулами – единственный признак возраста. Мой отец, князь Дмитрий из рода Друцких, правитель Велижский, берет меня за руку, как маленького, и мы углубляемся в лес. На отце темный охотничий костюм, ткань добротная, выделана тонко. Его мягкие кожаные сапоги ступают бесшумно.
Я самый младший в семье, Юрий Дмитриевич Друцкий. Род наш многочисленный, старшие князья владеют богатыми землями южнее, близ Днепра и Березины. Мой отец тоже был самым младшим, вот ему и достался в удел болотистый край на Севере, в верховьях Двины. Мне четырнадцать лет.
– Жалуется на тебя Стефан, говорит, что ворон считаешь, ленишься рубиться мечом, – говорит отец.
Я с опаской разглядываю двуручный меч, который висит за спиной отца огромной рукоятью вверх. Моих ладоней нужно четыре, чтобы взяться за нее. А поднять?
– И братья твои так же мыслят, за то и дразнят тебя книжным червем. Много чего прочел?
Я пытаюсь уловить издевку в словах отца, но издевки нет. Отвечаю, все еще робея:
– Обе.
Кроме Библии, в нашем замке есть только две книги – «Поучение Мономаха» и «О Тристане и Изольде».
Отец кивает.
– Хочу, чтобы ты и дальше учился. Книжник и одновременно человек меча – это будет неплохо. Для того я вызвал тебе учителя. Он не смерд, хоть и не шляхтич. Они с женкой пришли к нам тому несколько лет назад, с болота. Когда татары набегали, – ты мал был, не помнишь, – Савелий помог нам на болотах укрыться, на руках тебя нес. Я пустил их пожить, в благодарность. Старуха знахаркой оказалась, крестьян наших лечила. Год как померла. Сам Савелий – лесной человек, сейчас увидишь.
– Почему лесной?
– Леса не боится. А еще он слов знает больше, чем мы все, вместе взятые. Прислушайся. Шаги слышишь?
– Нет.
Из леса появляется человек, совершенно седой, но лицо его не выглядит стариковским. Оно словно пеплом припорошено, а я не могу оторвать глаз от рук, в которых он теребит шапку, здороваясь. Пальцы кривые, темные, одной масти с костяной рукояткой ножа, что висит у Савелия на плетеном поясе. Тщательно выделанный пояс тот делает его широкую фигуру по-шляхетски статной. Одет же он по-крестьянски. Льняная, бывшая когда-то белой рубаха почти целиком прикрыта плотным зипуном, от древности ставшим коричневым. Савелий подходит к нам неспешным шагом, лапти по земле ступают бесшумно. На отца он смотрит, почтительно склонив голову. Разговор первым не начинает.
– Савелий, я хочу, чтобы ты обучил этого отрока лесной науке, – говорит отец.
Савелий испытующе смотрит на меня темными глазами, исподлобья.
– Не плутать научишь, грибы покажешь, ягоды, травы всякие, – продолжает отец, и я слышу в его словах не приказ, просьбу.
Косматые брови Савелия ползут на лоб.
