Лондон, 1824. Кенсингтон-хаус
В жизни своей не знавала я минуты, коей на пользу бездействие.
В жизни не ведала часа, что украсила бы тишина.
Много минуло времени с тех пор, как на меня снисходил душевный покой,– когда я могла уделить хоть минуту танцам, час моим гимнам. Все сгинуло, когда Совет Демерары ввел налог[1].
В нетерпении я сижу в парадной гостиной Кенсингтон-хауса, переводя взгляд с легких портьер на окне на директрису школы. Мисс Смит в чиппендейловском кресле напротив отпивает ромашкового чаю. Ее пальцы, сжимающие фарфоровую ручку, слегка дрожат.
– Миссис Томас… – говорит она, широко распахнув глаза и пуча их, как игуана. – Мы не ждали вашего визита, но я рада, что вы согласились задержаться в Кенсингтоне и осмотреть нашу школу. Вот увидите, это достойное вложение.
– Мне всегда нравилось название «Кенсингтон». – Я осекаюсь, вспомнив о прогулках, о выборе, о моей плантации с метким названием. Кенсингтон – лишь закорючки, высеченные на краеугольном камне нашего дома.
Директриса продолжает болтать, я киваю. Перо белой цапли на моей шляпке покачивается, закрывая мне лоб. Я смахиваю перо, словно воспоминание, от которого хочу избавиться, однако людям не дано выбирать, что придет им на ум.
– Благодарю за гостеприимство, мисс Смит.
Она наклоняет острый подбородок.
Чайник громко звякает о край моей чашки и выдает нас обеих – волнение мисс Смит и мое…
– Прошу прощения, мадам. Не понимаю, что на меня нашло. – Директриса ставит чайник на разделяющий нас стол красного дерева. – С этим серебряным сервизом, что вы подарили школе, всегда обращались уважительно.
Уважительно.
Если прикрою веки, это слово на разные голоса из прошлого – голоса друзей и врагов – станет преследовать меня.
Поэтому я не шевелюсь, даже не моргаю.
Пустая болтовня директрисы простительна. Мисс Смит успешно собирает средства, а я питаю слабость к женщинам, которые разбираются в цифрах.
– Должно быть, мой поздний приезд отвлек вас от дел. Приношу извинения.
Я и не догадывалась, что мисс Смит способна еще сильнее распахнуть глаза. Она явно не привыкла к тому, чтобы кто-то брал на себя ответственность за причиненные ей неудобства.
Моя ответственность неотлучно при мне. Каждая ее капля.
– Ничего, – вяло улыбается директриса. – Благодетелям всегда рады.
Эта чопорная дама с прилизанными глянцево-черными волосами придвигает мне поднос с угощением.
– Печенье?
– Нет. Довольно и чая.
– О, да. – Она склоняет голову. Бедняжка сдулась, будто поникший парус, покинутый ветром.
Бросив взгляд на опустевшую улицу – ни экипажей, ни посетителей, – я позволяю себе нахмуриться. Но замечаю волнение мисс Смит и стираю это выражение с лица.
Одетая в бежевый шелк с отделкой из мехельнского кружева[2] на рукавах, она беспокойно ерзает, покачиваясь назад и вперед. Не знаю, как помочь ей, особенно теперь, когда я должна помочь прежде всего себе.
Я давно живу на свете.
Не хотелось бы сейчас себя переделывать. Совету Демерары не украсть мою жизнь. Этим мужчинам не удастся заполучить то, что я выстроила.
Занавески развеваются. Легкая ткань, похожая на вуаль, сплетенную из коры лагетто[3], обрамляет пустую улицу. Мое встревоженное, не знающее покоя сердце начинает биться сильнее. Нервное ерзание директрисы напоминает мне, что лишь я одна не подвержена риску. В отличие от всех цветных женщин.
– Еще чаю, мадам? Я только хотела спросить, не желаете ли вы еще чаю, миссис… миссис Томас.
