В лесу пахло сыростью, дубовой корой и инеем, что светился на
верхушках гор, обнимаемых солнцем. Лоснящаяся трава щекотала
лодыжки, мокрая, холодная и отрезвляющая. Только раз в год ей было
дозволено покидать пределы башни – подарок на день рождения,
который она не обменяла бы ни на какие драгоценности и игрушки. В
такие моменты воздух казался слаще сахарной ваты. Она упивалась им,
пыталась вобрать в себя весь, ничего не оставив.
Несмотря на то, что каждый ее день рождения был гнетущим в
ожидания вечера, она ворочалась на постели всю ночь вовсе не от
ужаса, а от трепета. Лежала с открытыми глазами, отсчитывая минуты
до того, как щелкнет дверной замок, и няня позовет ее выйти. Этот
день заслуживал лучшего наряда: нежное бирюзовое платье напоминало
об атласе неба над головой, а перья, вплетенные в волосы, о
свободе, которой у нее никогда не было.
Прошло так мало времени с тех пор, как она узнала, насколько
необъятен этот мир. По сравнению с ним ее маленькая комнатка
казалась спичечным коробком. Там, танцуя в тенях музыкального
торшера, она часто представляла себе, какого это – сбежать. На нее
никогда не накладывали ни чары, ни путы: отец твердо знал, что она
не решится, слишком преданная ему и семье, чтобы оставить их
прозябать. К сожалению, так оно и было.
Теперь же она кружилась под ветвями сосен, наконец-то
счастливая, но во рту все равно пересохло, когда хворост надломился
под его поступью.
– С днем рождения, девочка!
Марк вышел из чащи, и Ферн замерла, позволяя ему накрыть ладонью
ее затылок. Волосы струились сквозь пальцы, как жидкий мед. Ободок
с трудом сдерживал это вьющиеся безобразие. Марк подвел ее к алтарю
и мягко усадил перед разгорающимся кострищем. Подол платья послужил
ей покрывалом, и Ферн сложила руки на коленях, как в утренней
молитве.
Няня вынесла инструменты на серебряном подносе, на котором
обычно таскала эклеры с кремом, и послушно разложила их
рядом.
Неизбежная жертва и неотвратимая судьба, которую она не
выбирала.
– Ты уже распаковала подарки ковена? Как они тебе? – завел
непринужденную беседу Марк, осторожно собирая ее волосы в хвост,
чтобы ничего не мешало его работе. – Карандаши, книги,
шкатулки, туфли и еще куча всякой дребедени, которую ты любишь. А
еще Мишель испекла для тебя шоколадный торт! Принести его
после?
– Да, было бы неплохо, – ответила вполголоса Ферн, поворачиваясь
к нему спиной и развязывая шелковый пояс. Она стянула платье через
голову, чтобы не запачкать его кровью, как в прошлый раз.
Ветер щипал ее, почти голую, унимая тревогу и жар. Марк
подбросил в костер пучок сухих трав, чтобы вдохнуть любимый аромат
сандала и амброзии, а после занялся приготовлениями.
В языках пламени Ферн видела его отражение, как в зеркале. Сухой
и бледный, с пепельными глазами и серебром в волосах, Марк походил
на призрака, пришедшего терзать ее душу. Медальон в форме скарабея,
болтающийся на шеи, бил ее по голому плечу, когда он
наклонялся.
Надавив Ферн на макушку, Марк заставил ее опустить голову вниз и
выгнуть спину дугой. Но даже в таком положении она все равно нашла
возможность любоваться изумрудным лесом, скосив глаза в бок. Ферн
мысленно прощалась с ним до следующего года. Вот-вот все вокруг
накроет тьма: она придет следом за болью, когда сделается совсем
невыносимо, и подарит Ферн долгожданное забытье. Но сначала...
Сначала надо вытерпеть. Ради ковена. Ради папы.
– Что же, – промычал Марк, раскалив острие скальпеля над огнем,
а затем щедро сдобрив его толченной солью. – Пора петь, дочка.
Ферн зажмурилась, выдавливая из себя вместо крика дивную
песню:
– Ты дверь открой туда, где в темноте мой сад цветет –
пусть ему рассвет споет. Это место только для двоих, но мороз здесь
все убил. Розы гибнут на ветру – тебе я силу отдаю.
