Российская империя, 1771
Слепящий туман опустился на Выборгскую губернию, облако гадкой густой мглы рухнуло в объятья Малого Цветочного озера, словно обломанная ветка. Суровый декабрь сковал беспорядочные старицы водоема пятнами льда, напоминавшими маленькие островки плесени на поверхности воды. Метровые пласты снега давили на соломенные крыши десятка крестьянских халабуд и кокетливо укладывались на толстой кровле земской избы.
Далекий и жалкий рыбацкий поселок Лазурное Марево, забытый на ранних стадиях своего возведения в результате экономических издержек Семилетней войны, отсвечивал мутный лед Малого Цветочного озера на протяжении последних пятнадцати зим. Собирая плесень и тину, рота косых свай держала добрую четверть Лазурного Марева надо льдом. Длинный каменный виадук и десятки хлипких деревянных помостов связывали водный угол села с большой землей.
Несчастный четвертак имел худую славу; провиснув в хлюпкую бездну на полметра и уже почти скрежеща о лед досками, он всегда казался куда более отдаленным и даже чужим для всего остального поселка. Высокая концентрация жуткого тумана, окутывавшего угол и его окрестности почти каждые сумерки, уж точно не внушала благополучия суеверным крестьянам.
Столбы дыма уверенно и безмятежно поднимались к слепому белому небу из устьев печных труб, пока равновесие нелюдимой декабрьской ночи не нарушил грохот деревянных ставней! Дверь покосившейся крестьянской избы возле конюшни смяла невысокий сугроб, яркий желтый прямоугольник дверной рамы упал на разглаженную землю.
– Последний ушат из дому вынес, свинья! – заверещал отчаянный женский голос. – Пьянчуга!
В ту же секунду, кряхтя и спотыкаясь, из-за порога вывалился спившийся плотник Тарас. Бубня что-то сквозь немногочисленные зубы и сопливую бороду, безнадежный выпивоха рухнул в снег.
– Марфа! – протянув руки к слепящему свету, зарыдал мужик.
Дверь захлопнулась перед его носом.
– Открой, сдергоумка! – барабаня в раму синеющими кулаками, закричал Тарас. – Я брошу! Господом клянусь! – с каждым вдохом тон потерянного человека становился глуше, плотник с трудом верил собственным словам.
Ударившись лбом о ставни, Тарас медленно сполз на холодную землю. Развернувшись к избе спиной, пропащая душа устремила взор к горизонту. Острая вьюга осыпала поворот конюшни снежной стружкой, метель завывала неизвестную траурную мелодию над пыхтящими трубами. Колья деревянного забора, знаменовавшего границу рыбацкой четвертины, бледнели в тумане. Мысли и образы расплывались в разуме крестьянина, а контуры таяли в нечеткую однородную массу в его дрожащих глазах.
– Черт возьми… – плотник пыхнул эти слова обессиленно и неразборчиво, почти про себя. Никто не был способен услышать их… пожалуй, кроме самого черта.
Долгая и холодная тишина придавила узкую снежную тропу, больше напоминавшую неглубокий окоп. Ничто не беспокоило гнетущего безмолвия ночи, кроме завывания ветра и необъяснимого космического рокота высоко в облаках, пока Тарас не услышал странный шум, напоминавший ритмичное звяканье металлических деталей.
Настороженный плотник с трудом поднялся на ноги и, вычесав из задубевшей бороды надоедливые сосульки, высунулся из-за сугроба. Затем он устремил встревоженный взгляд в сторону конюшни. С каждым мгновением, металлический лязг становился отчетливее, пока не начал доминировать над воем метели. Вскоре компанию ему составили поскрипывания снега, утрамбовываемого под чьими-то тяжелыми шагами.
Словно тусклая акварельная клякса, из мглы появился человеческий силуэт. Темная фигура в старом изорванном кожухе остановилась у пустующих стойл. Тарас не мог различить лица таинственного незнакомца, однако чувствовал на себе его взгляд, тяжелый и холодный, в точности, какой была та злополучная декабрьская ночь…
