Стюардесса – для советских девушек эта профессия была одной из самых желанных: красивая строгая форма, ослепительная улыбка и постоянное внимание мужской части пассажиров, среди которых находился тридцатисемилетний оперсотрудник «Особого резерва» КГБ СССР Николай Алексеевич Волков. Пятилетнее пребывание под прикрытием в Германии изменило его некоторые повадки, присущие обычному советскому мужчине. Граждане великой державы, в силу своего укоренившегося недоверия к «забугорным» людям, искоса посматривали на него, предполагая откуда же этот иностранный агент возвращается. Одни путали его с поляком, другие с французом, а некоторые всё же попали в точку, приметив у незнакомца немецкий чёрный кожаный плащ. Все эти предположения упирались в потолок неизвестности, за которым была информация, предназначенная не для ума граждан социалистической республики.
К Волкову подошла одна из молоденьких стюардесс, в след которой смотрели мужчины, разинув пасти как хищники. Бежевые колготки в сочетании с коротковатой, по меркам стареющей моды, юбочкой, создавали достаточно притягательный образ, особенно если дама молода и стройна. Также обязательными атрибутами формы были белая блузка и синий жакет, подчеркивающие достоинства девушки.
– Вы что-то хотели, господин… – затянула стюардесса, не знавшая как обращаться к человеку.
– Волков.
– Господин Волков.
– Мне, пожалуйста, сто грамм вермута, и…
Женщина недоумённо посмотрела на пассажира, ожидая окончания просьбы.
– И бутербродик с колбаской, а лучше два. Спасибо.
Сидевшие рядом усмехнулись, думая о том, кем же себя возомнил этот иностранный выскочка, так хорошо говорящий на русском. Стюардесса поправила свой головной убор и ответила по форме:
– Господин Волков, распитие алкогольных напитков на борту самолёта запрещено. Если у вас есть какие-то претензии и вопросы, я могу позвать командира экипажа, он к вам подойдёт.
В голосе девушки слышалась неуверенность. Видимо, этот рейс в её карьере был один из первых. Мужчина поправил воротник кожаного плаща и, очень по-европейски, улыбнулся. Он молча полез во внутренний карман и достал из него красное удостоверение, которое Волков мигом развернул и показал стюардессе. На её лице застыл страх, голос и телодвижения сковались, но, взяв волю в кулак, бедняжка отрывисто сказала:
– Прошу прощения, Николай Алексеевич, ожидайте…
Упругая попка быстро растворилась в салоне авиалайнера. Волков улыбнулся сам себе и уставился в окошко иллюминатора. Женщина, сидящая с ним по соседству, боялась на него посмотреть. Она еле заметно тряслась, вспоминая свои противозаконные делишки за последний месяц.
– Хороша погода на родине, не так ли, гражданочка? – спросил у соседки Волков.
– Да, погода что надо, – замялась женщина.
На вид ей было около сорока пяти лет, лицо не скрывало следы пристрастия к горячительному, а голенища ног судорожно зажимали дорожную сумку. Она ни разу так и не посмотрела в глаза Волкову, приметив у него на груди еле торчащий значок сотрудника КГБ.
– Чего это вы сумочку то наверх не положили? Там хорошие полки.
– А мне так спокойнее, товарищ Вол…
– Волков, а вас как звать?
– Нина Фёдоровна. Так вот. Мне спокойнее, когда своё рядом.
– А откуда вы, Нина Фёдоровна, летите? Тоже из Берлина?
– Да. Была у двоюродной сестры в гостях, гостинцев мне передала.
– Гостинцы в этой сумке, верно? – улыбнулся мужчина.
– Да, там много банок с соленьями, импортными. Вот и держу у ног, чтобы на голову никому не упало. А то так возьмешь ещё грех на душу, – захихикала женщина, вытирающая пот шёлковым платочком.
– Чего это вы вспотели то?
– Душновато, товарищ особист.
– А вы внимательны, – с улыбкой сказал Волков. – Только вот подачу воздуха не отключали, никто не потеет, а у вас уже капли на лбу собираются.
