Сирота. Несчастливая. Брошена. Да, я знаю все это сама,
Что душа моя бедами скошена,
покрывает ее пелена.
И молиться о ней – уже брошено, чуждо
ждать от судьбы баловства.
Я как птенчик кукушки – подброшена. А
вся память моя – белена.
И в гнезде новом шепчут бесправно,
будто демоном я им дана,
Или держатся холодно, нравно, не
стараясь познать суть меня.
И лишь мать демонстрирует явно, своим
голосом звонким звеня,
Что кукушки дитё полноправно стало
любо ей, будто б родня.
То ли лишняя, то ли ведомая, в жизни
где отыскать уголка,
Где была бы я тоже особая, не
смотрели бы где с высока?
Я могу лишь писать, неспособная,
показать своего огонька,
Той души, что останется доброю, даже
если я буду одна.
Ева медленно, нехотя закрыла свою
любимую записную книгу: обычная серая обложка, белые страницы,
никаких замысловатых узоров и ярких картинок. Любая девушка выбрала
бы хранилищем своих самых сокровенных лирических переживаний что-то
другое, что-то цепляющее и особенное, но Ева была из тех, кто умел
видеть красоту даже за пеленой серой обыденности, была той, что
буквально не судит книгу по обложке. К тому же, когда она
записывала своё стихотворение в эту маленькую серую книжечку, ей
казалось, что они с этой вещицей невероятно похожи. Будто бы за
непримечательной внешностью самой девушки, которую она никогда не
выпячивает напоказ, также скрывается нечто прекрасное и столь же
красивое, как эти стихотворные строки на листах самой обычной
бумаги.
Думая об этом, Ева улыбнулась своей
нежной и умиротворенной улыбкой, а после решила еще раз перечитать
только что написанное стихотворение. С каждой строкой уголки её губ
понемногу опускались, пока своими линиями не изобразили на молодом
лице задумчивую печаль.
— Даже в свой день рождения не могу
сочинить чего-то более радостного. – тихо прошептала себе девушка,
будучи своим главным и единственным критиком.
Вдруг в дверь спальни постучали.
Тихий, неуверенный стук прозвучал словно бы в такт её ноющему
сердцу. Девушка неожиданно для себя вздрогнула. Она по-детски
хлопотно, подобно ребенку, забывшему убрать беспорядок перед
приходом родителей, быстро постаралась спрятать свою серую книжку
куда-то под подушку. Только после, натянув на лицо улыбку,
именинница растерянно проговорила:
— Войдите.
Дверь тихонько приоткрылась, и в
комнату заглянула красивая женщина сорока лет. Несмотря на ранний
час, она выглядела очень ухожено: её волосы с легкой проседью у
висков, были собраны в идеальный пучок, а глаза заметно выделялись
благодаря магии макияжа. Она по-доброму взглянула на дочь и ласково
улыбнулась ей.
— Если бы я могла, то не будила бы
тебя сегодня до самого вечера, но пора собираться в школу.
Выпускной класс – слишком ответственная пора, даже в день рождения
не стоит пропускать учебу.
Ева коротко кивнула матери. Её звали
Натали. О таких женщинах говорят, что они удачно вышли замуж, и это
их главная заслуга. Впрочем, злые языки, утверждающие подобное,
зачастую не представляют, насколько сложно бывает женщине в
«неравном браке». Даже в золотой клетке птица никогда не забудет
прелести свободного полета.
— Я быстро оденусь и спущусь. –
улыбаясь, ответила Ева.
Ей было приятно. Её радовало, что о
столь важном дне всё-таки помнят. Приемная мать никогда не забывала
об этом дне, но девушка все равно снова и снова опасалась, что
семья может забыть. Она никогда не признается себе, но в глубине
души Ева даже думала, что они имеют на это право. Впрочем,
после упоминания об особенном дне из уст Натали, ранее грустно
ноющее сердце забилось вновь ровно и спокойно.
— Я испекла твой любимый торт, мы
обязательно должны успеть выпить чаю и открыть подарки, поэтому
поторапливайся. – с заботливой суетливостью проговорила миссис
Мерриман и скрылась за дверью.
