ЧАСТЬ 1.
Я сижу на скамейке, равнодушно провожая глазами, бегущие по
земле листья. Ветер гонит их кучками, подбрасывает вверх, швыряет о
мои ноги, и уносит вдаль. Осень моё самое ненавистное время года.
На то есть три причины. В хмуром и дождливом сентябре мой день
рождения, который я никогда не праздную, в октябре впервые
переступила порог детского дома, а ноябрь отнял у меня
единственного близкого человека — деда.
Дедушку Гошу я очень любила, в детстве он забирал меня к себе в
охотничий домик, и всё лето напролёт я жила, как в сказке. Мы
ловили рыбу в быстрой речке, окружённой покатыми берегами, ставили
силки на зайцев, а потом варили вкусную похлёбку из свеженины, а
ещё деда научил меня главному — не сдаваться.
Какая бы, беда не подстерегала за поворотом, будь всегда на шаг
впереди. Этому девизу я следую ежедневно…
— Анжелика, опять ты тут прячешься! Тебя обыскались!
Каркающий вопль директрисы рушит немое уныние сада, я нехотя
поворачиваю к ней голову, убираю за ухо волосы. Холодно, меня бьёт
озноб, кутаюсь плотнее в старую курточку, прячу ладони между
коленок. Марья Семёновна семенит ко мне по расчищенной дворником
тропинке, придерживая на плечах дорогое пальто. Небось, ей-то
неведомо, каково это — мёрзнуть до костей, голодать, давясь слюнями
от умопомрачительных запахов жратвы, долетающих с кухни, а ночами
глотать слёзы, тоскуя по тому миру, который остался за тяжёлыми
створками ворот.
Эта курица живёт со своей семьёй, выставляет напоказ наш детдом,
вечно притаскивает сюда репортёров и всяких мудаков из
благотворительных фондов, а потом слащаво поёт, мол, смотрите,
какой у нас дружный коллектив, какие ребята ухоженные да сытые, как
им здесь славно. Ага, как же… Это всё сплошь показуха, а когда
наступает затишье после отъезда гостей, начинается ад.
Из столовой исчезают сладости и вообще всё, чем набивают шкафы,
с постелей сдирают новенькое бельё, и снова выдают застиранное,
светящееся насквозь от потёртостей, и красивые шмотки, конечно,
отбирают тоже. Не пойму, неужели кто-то реально верит россказням по
телику, которыми пичкает наша чудесная Марья Семёновна?
Наверное, нет, но ведь у таких, как эта стерва, везде подмазано.
Менты к нам отродясь не заезжают, никаких проверок, всё шито-крыто.
Недаром же муженёк у этой сучки пашет в отделе по делам
несовершеннолетних. В общем, всё схвачено…
— У меня законный выходной. — напоминаю Марьюшке, чтобы не
начала орать. — имею право гулять. Сегодня Ирка на кухне дежурит, а
убирает в комнате Нинка.
— Я в курсе, кто и чем занят. — пыхтит эта корова, шумно
отдуваясь. — значит, так, пулей умывайся, приведи себя в божий вид.
Надень что-нибудь приличное, и ко мне в кабинет. Вещи собери, чтоб
потом не бегать, как заполошная.
Я быстро поднимаю голову, ловлю её взгляд. Что это ещё за
новости, уж не маманя ли объявилась? У меня же вроде как выпуск,
пнут из детдома, восемнадцать мне сегодня стукнуло. На душе скребёт
тревога. Ради кого выряжаться? Не к добру, блин.
— Чё уставилась? — подбоченивается Марья, уперев в мясистый бок
пухлую ручонку-колбаску. — ты меня слышала? Иди, собирай манатки,
приедут за тобой.
— Кто приедет? — встаю, зачем-то сметаю ладошкой пыль с
лавки.
— Кто-кто, конь в пальто! — огрызается она, явно не желая
вдаваться в подробности. — давай, делай, что велено! Хоть
напоследок не сворачивай всем кровь, Горелова! Мало мне вас,
бесхозных, полжизни с вами, отщепенцами, убила, нервы свои
попортила!
— Так шли б работать куда-нибудь в другое место. — иду следом за
ней, пиная носком кроссовки жухлые листья берёзы. — бухгалтером,
например. Чего ради в этом гадюшнике торчите? А. ну да, тут ведь
можно срываться на нас, шпынять, гнобить, издеваться. Лицо истинное
не прятать. Угадала? Жаль, Гестапо в наши дни не пашет, Вам бы туда
вакансию без блата выписали.
