Уважаемые читатели! Я частенько читаю отзывы в стиле :"героиня
грубиянка и не чутка со своим партнером, да еще и сквернословит",
хотя каждый раз четко и ясно предупреждаю - в этот раз никакой
пускающей слезы и сопли терпилки не ждите.
К чему это я? К тому, что хештег "жесткая героиня" и аннотация
тут не просто так, они четко описывают главную героиню. И прежде
чем приходить ко мне потом с недовольствами сразу отнеситесь к
предупреждению со вниманием!
Люблю вас любых!
Ваша Галина Чередий.
Часть первая.
Цитадель
Глава 1
Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… Мышцы уже
разогрелись и начали отвечать желанной болью. Волосы на затылке
повлажнели, запах общей затхлости, сыреющего цементного пола и
стен, канализации, матрасов и тряпья, видевших столько постояльцев,
постепенно вытеснялся из сознания, позволяя хоть на миг представить
себя в другом месте. Каком угодно, главное – без решеток.
– Серьезно, Войт, не понимаю, на кой черт ты каждый день делаешь
это, – презрительно фыркнула Лора Каминг, моя соседка по крошечной
камере, бывшая шлюха, замочившая своего садиста-сутенера, и редкая
стерва, считавшая, очевидно, своим долгом напоминать мне о будущих
мрачных перспективах. А может, просто таким образом внушавшая себе,
что у нее-то все не так фигово, если сравнить со мной. Делало ли
это ее никчемную жизнь счастливее? Как будто мне не по хрен!
Игнорируя ее разглагольствования, просто продолжила отжиматься
от грязного пола камеры, не сводя глаз с крошечного зарешеченного
окошка. Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
– Нет, ну ты реально дура! – возобновила она свой
прочувствованный монолог, поворачиваясь на бок на узкой койке. – На
кой черт ушатываешься тут? Тебе же никакое чертово чудо уже не
поможет! Еще на этапе, наверное, замочат или в первую же ночь в
«Итернити». Нечего было сыночку самого Сумрака улыбку от уха до уха
на горле рисовать!
Он это заслужил. Заслужил. Все они. Каждый. Двадцать восемь,
двадцать девять…
– Войт! На выход! – жирный охранник Ларри шарахнул дубинкой по
решетке. – Посетитель!
Я поднялась, утерла пот, уже заученным движением сложила руки за
спиной и просунула их в отверстие в двери, позволяя сковать. Сжала
зубы, когда этот вечно воняющий чесноком и пивом говнюк сильно
дернул наручники, намеренно повреждая едва поджившую с прошлого
раза кожу. Он всегда так делал и только впервые, месяц назад, смог
застать меня врасплох, заставив вздрогнуть и зашипеть.
– Знаешь, твоя сестрица редкая, конечно, уродина теперь стала, –
фыркнул он мне в спину, провожая по коридору, – но если рожу ее
порезанную прикрыть, я бы ей вдул. Намекни ей, Войт. Встретится со
мной снаружи, постоит в коленно-локтевой немного, а за это я тебе
нормальной жрачки подкину.
Гребаная реальность, в которой жертва насилия не заслуживала
уважения и сострадания, а являлась объектом для еще большего
унижения и насмешек. Только тот, кто жестко бил в ответ и не прощал
ни единой обиды, впечатлял и добивался преклонения. Люди, что с
нами стало? Внутри все вскипело, но наружу я не позволила
прорваться ни капле гнева. Дыхание не сбилось, кулаки не сжались,
ни единого слова этому ублюдку в ответ. Нет, я не попадусь на
провокацию, не упущу, скорее всего, последний шанс повидаться с
сестрой. Еще будет время и возможность – местный карцер мне знаком
до каждой мельчайшей трещинки, и там не зудит над душой
соседка.
Уперлась безразличным взглядом в покрытый пятнами рыжей плесени
зеленый потолок, пока лязгнули замки, выпустив нас в следующий
коридор. Несколько десятков шагов, и еще остановка, и еще. Наконец
я оказалась в комнате без окон раза в три больше моей камеры, стены
здесь были выкрашены потускневшей серебрянкой. Пространство
поделено напополам толстым залапанным стеклом с отмыкаемой
встроенной маленькой дверкой из очень частой решетки, через которую
не протиснуть и мизинец. Посредине стол, с моей стороны –
прикрученный к полу металлический стул, с другой – несколько чуть
более удобных пластиковых. Сквозь грязную поверхность со следами
десятков чужих ладоней разглядела Ирму, и мое сердце начало
частить, как бы я ни приказывала ему прекратить, а в горле
запершило до рези в глазах. Нельзя, нельзя расклеиться. Ей нужно
будет идти дальше, заново выстраивать свою жизнь, что и так
нелегко. Не нужно, чтобы мое искаженное или заплаканное лицо вечно
стояло у нее перед глазами. Пусть запомнит меня другой. Сестра
подошла к стеклу, положила на него обе ладони, на правой нет
безымянного пальца, и я увидела, как без остановки текут слезы по
той половине ее лица, что не была скрыта густой завесой темных
роскошных волос. Какая же она все-таки красавица, и для меня так и
останется. Ничьим безжалостным рукам и зверским поступками не
изменить этого.
