Случилось это в Крыму и случилось уже давно. Я был тогда молод и легкомыслен и, может быть, именно поэтому опустившаяся на землю ночь застала меня не под чьей-нибудь крышей, а что называется прямо в «чистом поле».
Весь день я шел по змеящейся через выжженные отроги гор дороге, и весь день сухо блестела перед моими глазами ее накалившаяся до мягкости асфальтовая лента. Крымское солнце жгло мою непокрытую голову, от подтаявшей дороги поднимался асфальтовый чад, и час шел за часом, а дорога все так же легко взбегала на катящиеся к морю холмы, скрывалась от меня за их испепеленно-серыми боками, и жидко блестели на ее поверхности глянцевитые лужицы. Было очень жарко. Но я в то время был так же неутомим, так же неунываем, как и палящее меня южное солнце. Я был легок, сух телом, и потел не больше, чем та самая дорога, по которой я шел в моих потрепанных кедах.
Иногда дорога сворачивала к морю, бежала ровно, спокойно, и к ее расслабленно вытянутой вдоль берега кромке с тихим шелестом ластились пенногривые волны. А потом она снова спешила нырнуть в сухую расщелину меж расступающихся перед ней холмов. Я не торопился вслед за нею. Я был моложе ее и беспечнее. Я спускался на сухо хрустящую гальку, снимал с себя все и с блаженством погружался в стеклянисто-упругий колышащийся аквамарин. Я любил это вечно изменчивое, вечно живое море. И мне казалось, что море тоже любит меня. Его соленая вода зализывала царапины и ушибы на моем теле, у его берегов я лечил свою юную тоску. И в тот день я долго купался, много нырял, а ныряя, открывал глаза и смотрел на свои вытянутые вперед ладони, на которых светился дымно-голубыми полосами растворяющийся в воде солнечный свет.
Потом я лежал на раскаленном пляже, подгребал под спину обжигающе-горячие камешки, и сохли на моей коже искристо-дрожащие соленые капли. Их выпивало ненасытное крымское солнце. Я любил это солнце. И оно тоже меня любило. Как ласковы, как нежащи казались мне тогда его полдневные, дышащие жаром лучи. Я их не боялся. Я, словно виноград, вбирал их, полнился ими, чтобы и зимой во мне играло, бродило его животворное тепло.
Что скрывать, я тогда болел югом, был влюблен в его краски, запахи, в его блистающее жаркое солнце. Я был тогда еще так молод. А в те дни я никуда не спешил, никто меня не ждал, я никому ничего не был обязан. Я был свободен, словно птица, и я «летел» туда, куда звало меня сердце. А оно жаждало солнца, моря и ничем не связанного одиночества. И я долго лежал на берегу моря, глядел на его легкие волны, глядел на выцветшую небесную синь, и мне ничего не хотелось, как только смотреть и чувствовать то, что было в те дни передо мной. Я был вполне счастлив.
А накупавшись, я надевал на сырое тело свою одежонку, закидывал за плечи рюкзак и шел дальше. Скоро море скрывалось, и передо мной опять качались все те же вечно дремлющие, обожженные солнцем холмы. Изредка проносилась мимо, шипела пристающими к асфальту колесами машина, и я поднимал руку в слабой надежде, что она меня подвезет. Но машины не останавливались. И я не унывал. Втайне я этому даже радовался. Мне хотелось весь путь пройти пешком. Я хотел почувствовать дорогу. Я хотел почувствовать Крым. И днем я обычно не думал о ночлеге, не знал, где буду спать. И в этом тоже было что-то не совсем обычное и меня устраивающее. Мне нравилась моя кочевая жизнь. И тот день, такой бесконечный, был сладостно похож на все остальные. А когда и он завершился, и уставшее солнце скрылось за уступами гор, я остановился. Я тоже устал.
На дышащую сухим теплом землю опускалась ночь, а я сидел у обочины так никуда и не приведшей меня в тот день дороги, слушал быстро сгущающиеся сумерки и чего-то ждал. Машин уже совсем не было. Только дорога, нечеткие очертания холмов да темнеющее небо. И я продолжал сидеть, чувствуя, как расслабляется в сладкой истоме уставшее за день тело.
