Нервным движением я выключил телевизор. Оно мне надо было вообще
его включать? Подумал, не стоит ли кинуть пульт об стену, но решил,
что они того не заслуживают. Нет, ну могли бы честно перед
матчем сказать: «Граждане, мы сегодня в футбол играть не будем,
так, пешком походим. Не тратьте, пожалуйста, свои нервы».
Верный привычке во всем искать положительные стороны, я
порадовался, что не смог достать билет на стадион. Смотреть
такое по телевизору — удовольствие ниже среднего, но
воочию… Однако вчера, когда я кинулся к кассам, билет мне не
продали. Мне его не продали и за две цены, значит, билетов не было
совсем. Ходят же на них люди…
Отвратительной мелодией закурлыкал телефон. На экране застыло
морщинистое лицо Якова Вениаминовича с его почти постоянной
грустной полуулыбкой. Не брать? Нет, брать надо. Яков Вениаминович
— это работа, а значит — деньги. Деньги не мешают никогда, но
сейчас они не будут мешать мне особенно сильно. Ремонт в квартире
надо заканчивать, раз уж черт дернул меня его начать.
Настроение, конечно, паршивое. Но моей работе это не помеха.
Нажав кнопку приема, я попытался придать лицу выражение легкой
беззаботности. Как видно, получилось не очень.
— Ой, Вадик, я по вашему лицу вижу, вы тоже это смотрели!
Уменьшительную форму собственного имени я не люблю. И близкие
друзья, и очень близко знакомые девушки всегда называют меня
Вадимом. Но Якову Вениаминовичу непостижимым образом получалось
произносить «Вадик» без оттенка слащавости и детской игривости.
Неизбежно поговорили о футболе. Впрочем, говорил в основном Яков
Вениаминович, как дважды два доказавший мне, что настоящий футбол в
Одессе закончился в восьмидесятых годах прошлого века. Я особо не
спорил. Эти тезисы я слышал неоднократно — почти после каждого
поражения «Черноморца».
Наконец была произнесена практически кодовая фраза:
— Что-то вы, Вадик, давно ко мне не заглядывали.
— Дела, Яков Вениаминович, дела. Замотался совсем, — ответ тоже
почти ритуальный.
После этого было обсуждено еще несколько важных вопросов как то:
отсутствие дождей уже четвертую неделю, подозрительно быстро
подошедший к концу август и грабительские цены на мясо, которые
положительно вознамерились сделать из Якова Вениаминовича
вегетарианца.
Я в меру горячо согласился по всем пунктам, хотя никакого
повышения цен в последнее время не заметил, а что касается самого
старика, то если он и не мог купить себе весь Привоз, то за
половину я буду ручаться.
Впрочем, считать чужие деньги — дурной тон. Разве что малую их
часть, ту, которая через пару часов станет моей…
— Обязательно заскочу, Яков Вениаминович, — сумел, наконец,
вставить я.
Однако закончить разговор удалось только минут через пять,
выслушав оду изумительному кофе, которым Яков Вениаминович
намеревался меня угостить. Я давно подметил любопытную деталь:
приступы словоохотливости поражали старика только при телефонных
разговорах, при личных же встречах он был достаточно скуп на
слова.
Я сильно подозреваю, что делал это Яков Вениаминович умышленно.
Многие в его возрасте страдают в той или иной степени манией
преследования, вот и он пребывал в твердой уверенности, что его
телефон непременно прослушивается. Справедливости ради стоит
сказать, что, в отличие от подавляющего большинства сверстников,
Яков Вениаминович все основания для такой уверенности имел. Вот и
представлялся для незримых, но бдительных слушателей этаким
чудаковатым болтливым стариканом, закапывая то, что действительно
хотел сказать, грудой пустых слов. Наивно, конечно. Но я
привык.
Пару минут я еще раздумывал, ехать ли прямо сейчас или отложить
визит на завтра. Но потом пришел к резонному выводу, что, если бы
Яков Вениаминович хотел увидеть меня завтра, то он и позвонил бы
завтра. А так как никаких особых планов на этот вечер я не имел, то
какого, собственно говоря, черта.
