Порой у некоторых людей в возрасте «хорошо за 45» случается так, что жизнь, до этого бегущая гладко и незаметно, подобно электрическому току в проводах, вдруг обрывает свой привычный бег и замирает в одной напряжённой точке, потому что где-то в сети произошёл обрыв, и ток сразу кончился. И тогда прежний человек, который, казалось, обладал огромным запасом энергии и радостно, бездумно тратил её на всякую всячину, обнаруживает себя бессильным и безвольным, как брошенный где-то в чистом поле троллейбус. Он выпал из всеобщего потока, потерял свою движущую силу, участь такого индивидуума незавидна.
Почему случился злосчастный обрыв – неизвестно, где – непонятно. Впрочем, того, кто внезапно обнаружил себя замершим в напряжённой точке, волнуют вовсе не эти вопросы, а совсем другой – как теперь жить дальше? К сожалению, многие на этот вопрос отвечают просто – да никак!
Именно так отреагировал на свой «внутренний обрыв» Геннадий Григорьевич Домакин, муж Елены Ивановны Домакиной, в девичестве Распоповой. Елена Ивановна хорошо запомнила глаза супруга, когда однажды он вернулся с работы вот таким, «оборванным» – впервые за долгие годы совместной жизни при виде неё взгляд Геннадия не блеснул радостным узнаванием, не замерцал обычной лёгкой иронией, ставшей для семейства Домакиных своеобразным культурным кодом в совместном общении. Вместо этого глаза Геннадия казались сделанными из чистого зеркала – они отражали всё: прихожую дома, разваленную на коврике обувь, стены, потолок, саму Елену, застывшую в дверном проёме кухни, но ничто и никого не пускали внутрь, к обладателю этих глаз.
– Что с тобой? – испугалась Елена при виде отстранённого лица мужа, – Ты заболел?
– Нет, – ровным тоном ответил жене Геннадий, без труда удерживая взгляд на прямой линии, упёртой куда-то в чёрную дыру в соседней галактике, – у меня всё хорошо.
Он неторопливо снял верхнюю одежду и обувь, прошагал к дивану, никак не реагируя на остальные вопросы Елены, которыми та в тревоге засыпала мужа, лёг на диван, да так там и остался на весь вечер. А потом и на все последующие вечера.
– Скажи мне, ну, ответь, пожалуйста, ты заболел, да? – бесконечно терзала Геннадия Елена, пытаясь найти рациональное объяснение произошедшим у него тектоническим сдвигам в поведении.
Она знала – у мужа больное сердце. Утвердительный же ответ на её вопрос объяснял всё. Или почти всё. Но Геннадий сперва лишь морщился да иногда закатывал глаза, показывая, как надоели ему Еленины приставания. А потом, видимо, сочтя за благо согласиться с женой, чтобы его, наконец, оставили в покое, и явно выбрав при этом меньшее из двух зол, неохотно подтвердил – да, всё дело в больном сердце.
Со временем Геннадий почти полностью вернул себе весь спектр привычных эмоций, пусть и стал разговаривать с Еленой более раздражительно и капризно, но зеркальности в его глазах от этого нисколько не убавилось. И самое главное – так и не вернулись к Домакину его былая лёгкость на подъём, готовность на поступок, которые во многом и привлекли к нему в своё время Елену.
А ведь сколько времени в самом начале знакомства Елена и Геннадий проводили вне стен, днями напролёт гуляя по Питеру, выбираясь порой в пригороды или даже посещая соседние регионы. Геннадию нравилось быть активным, позитивным, знающим, внимательным, в общем, настоящим лидером. И Елена охотно уступала ему пальму первенства, наслаждаясь тем, что – едва ли не впервые в её немаленькой к тому моменту жизни – кто-то вот так запросто брал на себя все заботы о том, чтобы ей было хорошо.
Во время прогулок Домакин расцветал и бесконечно нагружал любимую историческими фактами, запросто сыпал известными фамилиями прославленных архитекторов и прочих знаменитостей, имеющих отношение к тому или иному месту. И даже если Елена была в курсе каких-либо имён или событий, ей все равно нравилось слушать заливающегося соловьём Геннадия, потому что ко всем известным и неизвестным фактам он всегда добавлял собственное видение и отношение. И именно это делало его рассказы много интереснее, чем у самого лучшего экскурсовода.
