Июль
В назначенный день свадьбы моего жениха Джеймса привезли в нашу церковь в гробу.
Сколько лет я мечтала, как он будет ждать меня у алтаря, лучась той удивительной улыбкой, что всегда предназначалась мне одной и от которой всякий раз у меня внутри все замирало. Однако вместо того, чтобы шествовать по проходу между рядами скамей навстречу своему лучшему другу, своей первой и единственной любви, я очутилась на его похоронах.
Я сидела рядом со своими родителями в храме, полном его друзей и родственников. Они должны были бы стать гостями на нашей свадьбе – но вместо этого пришли почтить память человека, ушедшего из жизни так внезапно. Он был совсем молодым. Ему исполнилось всего-то двадцать девять.
И вот его не стало. Он ушел навсегда.
По щеке покатилась слеза, и я ее утерла уже порядком измятым бумажным платочком.
– Держи, Эйми. – Мама дала мне свежий платок.
– Сп-пасибо, – отозвалась я, всхлипывая от рыданий, и сжала его в кулаке.
– Это она? – кто-то произнес тихонько за моей спиной, и я невольно напряглась.
– Да, невеста Джеймса, – ответили шепотом.
– Бедняжка. С виду совсем молоденькая. А они давно были помолвлены?
– Точно не скажу, но знали друг друга с самого детства.
– Ну, надо же, детская любовь! – послышался удивленный вздох. – Как это прискорбно!
– Я слышала, его тело искали не одну неделю. Представляете? Так долго пребывать в полном неведении!
Не сдержавшись, я издала тихий стон, нижняя губа задрожала.
– Послушайте! Проявите хоть немного уважения! – резко прошипел папа сидевшим сзади дамочкам.
Поднявшись с места, он пробрался мимо нас с мамой, тыкаясь ногами нам в колени, снова сел – так, что я оказалась между ним и матушкой, – и привлек меня к себе, укрыв от досужих шепотков и любопытных взглядов.
Тут загудел орган, и похоронная церемония началась. Все поспешно встали. Я тоже медленно поднялась, ощущая себя разбитой и постаревшей, и вцепилась пальцами в скамью впереди, чтобы без чувств не повалиться обратно на сиденье. Все повернули головы к задней части церкви, где те, что несли гроб Джеймса, подняли на плечи свой скорбный груз.
Глядя, как неспешно и торжественно шествуют они за священником, я не могла не думать о том, что несут они нечто гораздо большее, нежели останки Джеймса – видимо, слишком изуродованные, чтобы держать гроб открытым. Наши с ним надежды и мечты, наше будущее, которое мы расписывали вместе, – все это теперь медленно и неотвратимо уплывало на их плечах. И планы Джеймса навсегда распрощаться с семейным бизнесом и открыть в нашем городе собственную картинную галерею. И моя мечта о маленьком ресторане, когда родители решат расстаться со своим заведением, уйдя на покой. И тот маленький мальчишка, которого я рисовала в воображении, представляя, как он весело топает между мною и Джеймсом, соединяя нас своими крохотными ручонками.
Сегодня все это должны были похоронить.
Меня сотряс новый, громкий судорожный всхлип, эхом отразившийся от стен церкви и перекрыв даже стихающие звуки органа.
– Я больше не вынесу, – хрипло произнесла я сквозь рыдания.
Все это было ужасно. Навсегда прощаться с Джеймсом – и, стоя во втором ряду, чувствовать, как взоры сожаления всех присутствующих в церкви буквально прожигают тебе спину. От тяжелой смеси запахов пота и ладана, вкупе со сладким, назойливым ароматом орхидей, которыми было искусно, в похоронном стиле, убрано все помещение, воздух там казался удушающим. Эти цветы были еще загодя заказаны для нашей свадьбы, но Клэр Донато, мать Джеймса, решила теперь использовать их для похорон.
Те же цветы, та же церковь. Церемония вот только совсем иная.
