Леон

Я проснулся за минуту до петушиного крика. В комнате светало, и предметы выступали из сумерек, будто поднимались из глубокой воды: деревянный шкаф, похожий на обомлевшее чудовище. Синий фарфоровый кувшин и жестяной рукомойник. Кресло с потертыми подлокотниками, круглый стол на шести гнутых ножках. Я протер глаза, пытаясь сообразить, когда уснул. Час назад? Два часа?

Петух на флюгере разразился воплем. Когда-то он кукарекал «хрустальным голосом», но с тех пор прошло больше ста лет, и механизм давно сломался. Теперь петух ревел, как сумасшедший бык, завывал на разные голоса; под этот вой просыпались мы с братьями, а до нас – наша мать, а до нее – дед Микель. Славную торговую семью Надир основала прабабка Лейла, она же построила этот дом, она же посадила на флюгер медного петуха, уже тогда слегка неисправного.

На кровати у стены завозился младший брат Рамон. Из-под полога в дальнем углу показалось сонное лицо старшего брата Эда. Из года в год мы втроем жили в одной комнате и никогда не говорили друг другу «доброе утро». Не потому, что ссорились. Просто крик медного петуха отбивает всякую охоту разговаривать.

Эд первым прошлепал к умывальнику, и пока я уговаривал себя спустить ноги на каменный пол, брат успел израсходовать половину воды из кувшина. Он был старше меня на два года, но ростом мы уже сравнялись, и в хорошем настроении иногда тузили друг друга – но не с утра же, не в понедельник, не перед школой.

Я отправился к умывальнику в свою очередь, и вода пролилась мне на макушку. Зажмурившись, можно было представить, что ты нырнул в лесное озеро и плывешь, не зная горя; я едва удержался, чтобы не вылить на себя все до капли. Рамон, которому положено было умываться последним, посмотрел на нас укоризненно.

Петух замолчал. Наступила тишина, будто уши отвалились, и только через минуту сделалось слышно, как внизу, в столовой, играет медовую музыку шкатулка дедушки Микеля.

Дед прожил долгую жизнь. Он заложил основу того, что теперь называется «благосостоянием Семьи Надир». В детстве благосостояние представлялось мне огромным мешком пуховых подушек. Я часто слушал разговоры за столом, почти каждый вечер задремывал в кресле под строгий голос деда Микеля: «Я заложил основы благосостояния Семьи, а вы подрываете его!» В полусне мне представлялось, как мои отец и мать растаскивают подушки из мешка, потрошат их и зарывают в мягкую землю; дед умер несколько лет назад.

…Хорошо бы не ходить в школу.

Я долго уговаривал мать разрешить мне бросить учебу. Мать была непреклонна: у нас Семья, говорила она, это накладывает обязательства. Если кто-то из детей не получит аттестат – что скажут потомки? Хуже – что скажут предки? Что скажет Лейла, Мертвая Ведьма?!

Мертвой Ведьмой прабабушку Лейлу прозвали еще при жизни. Глядя на ее портрет, висевший в столовой, я всякий раз заново понимал: нельзя бросать школу. Пусть знания мне не пригодятся, пусть это пустая трата времени – я должен получить аттестат, если хочу жить.