Мэри много раз наблюдала, как с помощью этого топора Саймон высекал огонь. Он намеренно заказал его себе, чтобы высекать им пламя, и конструкцию разработал сам вместе с кузнецом из Маунт-Холли. Топор был длинный, с прожилкой пепельно-белого кремня, вделанной вдоль лезвия. И деревянное топорище, и лезвие были протравлены черной тушью или углем, и их чернота, казалось, поглощала свет. Раз двенадцать или даже больше она видела, как Саймон пускает топор в ход и высекает пламя, особым образом ударяя по камню или кирпичу. После удара взлетал сноп крупных белых искр.
Саймону всегда нравился огонь, он смотрел на него так, как смотрят на старого друга. Возможно, это с самого начала должно было подсказать ей, что с ним что-то не так.
Мэри бежала между деревьями, ныряя в их тень и двигаясь так быстро, как только могла. Она пыталась дышать ровно, чтобы не впасть в панику и не поддаться рыданиям, но это было почти невозможно. Саймон гнался за ней и по дороге поджигал деревья. Дым окрашивал голубое небо в грязно-серый цвет, наполняя воздух запахом гари, и этот запах драл ее горло и нос, из-за чего было трудно дышать.
Она слышала, как он, проламываясь сквозь заросли, во все горло распевал гимны. «Наш Бог – могучая твердыня», «Весь люд, что на земле живет», «Благодарим мы Бога ныне»… Она слышала в его голосе безумную улыбку и явственно представляла, как, произнося слова, его тонкие губы изгибаются и приоткрываются, похожие на разрез от ножа. Саймон был уже недалеко от нее – ближе, чем когда она бросилась бежать прочь из усадьбы.
Она все еще слышала звуки, которые издавало семейство Гэндерсов, когда умирало: в ушах звучали жуткие булькающие завывания, перемежаемые страшными паузами. Гэндерсы спали, когда Саймон явился, чтобы убить их, – похожий на ухмыляющееся пугало, с тем самым чертовым топором в руке, в хлопающем на ветру плаще, словно сшитом из рваной мешковины.
Она должна была предвидеть, что Саймон погонится за ней. Она должна была предвидеть, что он не остановится. Он никогда не мог понять, когда следует остановиться.
Мэри бежала, пока ее легкие не начали гореть. Ноги стали ватными, а зрение начало туманиться от изнеможения. В голове уже крутились мысли о том, чтобы рухнуть наземь, но она продолжала бежать. Она не могла остановиться, ведь Саймон был так близко.
Перебежав еще одну поляну, она закрыла глаза и прислушалась.
Этот лес всегда был полон звуков: щебета птиц, шелеста листьев на ветру, рычания зверей. Но за всем этим Мэри различила… что-то еще. Этот звук слышался с тех самых пор, когда она вбежала в лес. Некий ропот, едва уловимый сквозь гомон леса и жестокие песни Саймона, настолько тихий, что она не была уверена, что и правда слышит его. Это было похоже на шепот, то ли звучащий в лесу, то ли доносящийся откуда-то за его пределами, – негромкий, но режущий, пронзающий душу, словно серебристый рыболовный крючок, тянущий вперед, несмотря на боль и изнеможение, и… становящийся все громче. Это было очень похоже на голос любимой бабушки, которая ушла к Господу пятнадцать лет назад.
Мэри выбежала на опушку и оказалась на берегу большого синего озера, неподвижного и гладкого, как стекло. В нем, словно в зеркале, отражались небо, деревья и тонкие струйки дыма. Казалось, весь окружающий мир был в нем. Она на мгновение замерла и уставилась на него. Озеро было прекрасно: почти идеально круглое, как будто его сотворила рука самого Вседержителя. Какой-то ребяческой частью сознания ей остро захотелось коснуться воды ногой, удостовериться, что поверхность не тверда, хоть и кажется такой, но что-то внутри нее шепнуло, что не стоит этого делать. Не следует вторгаться в Божий план, из этого никогда не выходило ничего хорошего.
