В себя я пришел практически сразу, однако лишь на несколько мгновений.
Сознание то включалось урывками, то выключалось вновь, поэтому я видел перед собой лишь какие-то разрозненные неясные картинки, то и дело сменяемые темнотой… В голове все путалось, в ушах звенело, тошнило. Мысли – как вязкий кисель. Переплетались между собой, будто внутри меня что-то сломалось. Я никак не мог сосредоточиться и взять себя в руки – мысли, словно куда-то утекали из головы, и я с трудом понимал, что происходит.
Разозлился, усилием воли заставил взять себя в руки.
Разом ощутил, что все тело отзывалось болью, но вместе с тем было даже как-то странно – будто бы руки и ноги не совсем мои. Словно резиновые, какие-то чужие.
Я внезапно вспомнил, как меня взрывом выбросило из салона бронетранспортёра – сейчас вокруг были какие-то камни. Сухая пыль, глина. Темнота. Воняло пылью, дымом.
Щека в крови – видимо, ударился о камни. Глаз открывался с трудом. Поза неестественная, неудобная.
Смотреть на ноги не было ни времени, ни желания – ничего хорошего я там точно не увижу. Однако нижние конечности я вроде как чувствовал, значит, они на месте – не оторвало при взрыве. При таком экстриме, даже в живых остаться – настоящее чудо.
Я внезапно вспомнил, что где-то рядом находятся душманы, совершившие внезапное нападение на наш транспорт. Сколько их там? Десять? Двадцать? Оружия при мне не было, улетело куда-то при падении. Я сейчас совсем не боец, меня можно брать голыми руками.
Не думаю, что кто-то ещё из наших мог выжить в этой мясорубке – те, кто находились в бронетранспортёре, с высокой вероятностью погибли – там почти без вариантов. Конечно, многое зависело от того, чем именно по нам выстрелили… Первая машина осталась где-то позади, уничтоженная взрывом. УАЗ это не БТР, брони нет вообще. Даже очередь из Калашникова – прошьет насквозь.
Да, я уцелел. Возможно, один. Но надолго ли?
В каком я состоянии? Вокруг жестокий враг, которому жалость неведома в принципе. Духи практически всегда жестоко расправлялись с ранеными шурави, заставляя их перед смертью страдать ещё больше.
Я помню, как наш замполит майор Ветров, ещё в той воинской части, где моим ротным командиром был капитан Воронин, рассказывал, что в плен к духам лучше не попадать. Особенно будучи раненым. Он тогда все очень красочно описал. Да я по другим событиям знал, что победителей не судят.
В будущем, во всех горячих точках, где мне, уже прожжённому боевому волку довелось побывать, всегда в голове была одна мысль: для меня плен немыслим. Ни в каком смысле. Русских солдат в плен почти не брали ни в Сирии, ни в Ливии…
Но в Союзе, во время Афганской войны ситуация была несколько иной – молодые солдаты были срочниками, погибать не хотели. Иногда попадались бойцы, считающие, что если был хоть какой-то шанс уцелеть и вернуться домой, то лучше сдаться врагу. Далеко не все, но они были. Потом их обменивали, освобождали в ходе боевых операций, выкупали. Кто-то сбегал, а кто-то принимал ислам и оставался там жить. Но последних были единицы… И черт возьми, понять, почему они вступили на этот путь, я не мог.
Если душманы меня найдут здесь, то гарантированно пристрелят – на кой черт им сдался тяжелораненый русский солдат? Кто его будет таскать, лечить? Откуда брать лекарства?
А даже если меня и не пристрелят, то возьмут в плен. Опять бросят в холодный зиндан и будут морить голодом, жаждой, пытать, заставят работать изнурительным трудом… Что с раненого взять? Во всем этом вообще сложно найти что-то хорошее, как ни посмотри. Но погибать сейчас я не собирался. Даже мысли не было – зубами буду грызть, но выберусь. Легче всего сейчас все бросить, лечь и ждать своей судьбы! Но не про меня эта песня!
