мистический роман взросления
«Обыкновенное детство, пошлое отрочество и никчёмная юность: у меня не может быть никаких страшных секретов»
Владелец автомойки, общительный пухляк, физически страдал от того, что никого не удалось разговорить на той свадьбе. Диспозиция персонажей за его столиком была следующей: психолог – одна штука, собственная жена – одна штука, прапорщик с любовницей и парикмахер с парикмахером. Из-за неловкой тишины в микрокосме их столика было слышно, как парикмахер прихлебывает шампанское, а любовница прапорщика ломает пирожное. Эти1 звуки скребли самолюбие владельца автомойки. Он посмотрел направо, где в некотором отдалении весело хохотали приятели («мы специально не сажаем друзей вместе, чтобы все перезнакомились», ага, как же), налево, где незнакомец рассказывал, судя по распахнутым ртам, довольно смешной анекдот.
И внезапно вспомнилось кое-что про психолога. Голос предательски истончился в начале фразы, и сама она ворвалась к сидящим за столом столь нежданно, что парикмахер поперхнулся шампанским.
– Алексей, а ты, говорят, стал психологом благодаря особенно занятному случаю.
– О, да, я даже ввёл новое понятие: «синдром Лица на белой стене».
– Ну и что занятного в этом случае? – прошелестели красные губы любовницы с крошкой бисквита в правом уголке.
– На самом деле, случай скорее ужасный.
В глазах сидящих проклюнулось любопытство.
– Вы наверняка видели во сне кошмары…
Участие Алексея в той истории началось с телефонного звонка. Тогда он был так же далёк от психологии, как и все за тем столом.
Ему звонил друг. Его звали Павлуша.
– Говорю тебе, оно настоящее! Лицо на белой стене!
– Идиотизм.
– Да, я не утверждаю, будто оно есть на самом деле, но для меня оно реально. Ты не представляешь, что мне пришлось пережить. Я даже начинаю верить в его слова. В смысле, что оно всегда наблюдает. Это правда. Потому-то оно и…
– Перестань пить на ночь, выходи хотя бы иногда на свежий воздух. И все лица на каких-либо стенах растворятся. Заведи девушку, в конце концов!
– Все равно что посоветовать безрукому поиграть на рояле.
– В ход всегда можно пустить ноги.
– Брось. Впрочем, если ты мне не веришь, никто не поверит.
Павлуша всю жизнь чего-то боялся, даже своего имени, ведь на самом деле его звали отнюдь не Павлуша. Но все знакомые, кроме родителей, называли его именно Павлушей ещё по школьному прозвищу. Он не любил этой клички, но был не в силах отстоять право называться так, как решили родители, а не так, как решили одноклассники.
До крайности худой и высокий, с симпатичным, но не смазливым лицом, этот юноша себя ненавидел. Он стоял у зеркала, отделял кожу от пресса и расстраивался: надо же быть таким жирным. Он не любил своё лицо, поэтому носил длинные волосы и чёлку. Периодически Павлуша брился под ноль, потому что волосы, густые и слегка вьющиеся, его тоже бесили. Но довольно быстро ненависть к лицу пересиливала ненависть к волосам, и он презирал эти патлы ещё больше, потому что они не могли отрасти до плеч за пару часов.
Больше себя Павлуша ненавидел только других людей. Они раздражали его несовершенством. Даже в самом красивом и приятном человеке Павлуша находил недостатки. Общаться он любил постольку, поскольку мог откапывать все новые изъяны даже в самых, казалось бы, привлекательных людях. Так было легче ненавидеть себя.
Павлуша заикался, Павлуша чесался, будто что-то грызло его изнутри. Павлуша покрывался красными пятнами и белыми чешуйками омертвевшей кожи. Он был застенчив, но далеко не глуп.
С Алексеем они дружили с коляски. Ему казалось, что он может немного починить Павлушу, и это ощущение властителя судеб доставляло Алексею удовольствие. К тому же, словно чужой чемодан, он нес ответственность за друга: больше с Павлушей никто не общался, хотя позже знакомые и прониклись к Павлуше чем-то вроде симпатии. Пока этот «чемодан» не стал слишком тяжелым, Алексею и в голову не приходило просто оставить его лежать на обочине.
