Фарфоровая ваза династии Минь весьма гармонично смотрелась на столике в стиле Людовика Четырнадцатого. Антикварное на винтажном. Бесценное на дорогом. На этом гармония заканчивалась и начинался когнитивный диссонанс. Если не у всех присутствующих, то уж точно у большинства.
Алекс Уваров не стал занимать отведенное ему место в мизансцене, предпочёл остаться молчаливым наблюдателем. По крайней мере до тех пор, пока не уляжется буря и созданный ею хаос.
Позиция у французского окна, за которым виднелся нещадно поливаемый ливнем парк, его полностью устраивала. Сюда не дотягивался ни свет от светильников, ни отсветы зажженного в камине огня. Здесь Алекс мог оставаться если не в безопасности, то по крайней мере в тени. Страшно хотелось курить. Он бросил курить три года назад, бросил легко, без физических и душевных терзаний, но сейчас остро завидовал Акулине, в чьих тонких и цепких пальчиках нервно подрагивала вставленная в мундштук папироска.
На самом деле Акулина не курила, а переводила продукт, вгрызаясь в мундштук мелкими, крепкими зубками. Было в этом её нервическом порыве что-то хищное, то ли собачье, то ли и вовсе акулье. Не зря, наверное, за глаза Акулину и называли акулой. Исключительно за глаза и исключительно в благородной и почти безопасной связке «акула пера». Акулина Славинская, высокая, худая, злоязыкая стерва, была блогером. И не какой-нибудь малолетней тиктокершей с миллионной аудиторией таких же малолетних подписчиков. Она была блогером государственного масштаба, всего лишь одним своим постом способным разрушить империю, стереть в порошок репутацию, поставить под сомнение непогрешимость. Наверное, у таланта Акулины имелась и светлая сторона, но за долгие годы знакомства Алекс её ни разу не видел. Акулина, словно настоящая акула, всегда плыла на запах крови и всегда пребывала в движении, которое постороннему наблюдателю могло показаться истерично-хаотичным. Вот и сейчас она меряла шагами просторную гостиную, то и дело цепляясь носками туфелек за края винтажного персидского ковра. Не было никакого смысла пытаться её поддержать или остановить. Разумнее всего было просто оставаться вне траектории её движения.
– Хватит моросить! Сядь ты уже, ради бога!
Этот голос оставался сладко-медовым даже несмотря на резкость тона. Пение райских птичек и кошачье мурлыкание в одном флаконе. Этот голос принадлежал Элене, пышнотелой, белокурой диве, вызывающую сексуальность которой не могло приглушить даже строгое черное платье.
– Кто это в борделе вспомнил бога?!
Акулина замерла, обернулась так резко, что чуть не упала. Она умела производить впечатление человека, одновременно неловкого и стремительного. Вот только неловкости в ней было куда меньше, чем стремительности. Её взгляд, такой же острый, как и зубы, впился в бюст Элены. И не потому, что бюст оказался как раз на линии огня, а потому, что смотреть в лицо Элене Акулина отказывалась с самого первого дня их знакомства. Впрочем, как и называть по имени.
– Сядь, – промурлыкала Элена одновременно ласково и требовательно. – Не нужно создавать дополнительное… – Она задумалась, воздев к потолку густо подведенные глаза. – Напряжение.
– Напряжение? – Акулина растянула тонкие губы в хищной улыбке, снова вгрызлась в мундштук. – По-твоему, вот это все! – От взмаха руки с папироски прямо на персидский ковер осыпался столбик пепла. – Вот это все, по-твоему, всего лишь напряжение?!
Её голос, и без того резкий, стал похож на звук бензопилы. Элена страдальчески вздохнула. Выдающийся бюст колыхнулся. За окном громыхнуло с такой силой, что задрожали стекла.
– Написала маменька, она не сможет прилететь! – стараясь перекричать гром, рявкнул Тихон и, как фонариком, помахал перед лицом айфоном.
