Андрей Лавринов вёл машину уже несколько часов, и дорога казалась бесконечной. Серое полотно асфальта тянулось вперёд, растворяясь в лёгком утреннем тумане. По обочинам стояли тёмные ели, их ветви, тяжёлые от росы, чуть склонялись к дороге, будто прислушивались к звуку шин. В салоне пахло кофе из термоса и чуть выдохшимся ароматом детских конфет, которые Варя и Мирон ели в начале пути. Елена сидела рядом, повернувшись к окну. Её взгляд скользил по редким домам, по заброшенным сараям, по полям, где ветер гнал сухую траву. Она молчала, но Андрей знал – в её голове идёт тихий, упорный разговор самой с собой. Елена всегда так делала, когда жизнь менялась слишком резко: уходила в свои мысли, как в отдельную комнату, куда никого не пускают. Сзади, в детских креслах, Варя спала, уткнувшись лбом в стекло, а Мирон листал потрёпанный комикс, держа его на коленях. Машина мягко покачивалась на неровностях дороги, и казалось, что весь мир за пределами этих четырёх сидений существует только как фон, как декорация, которую можно сменить, стоит лишь повернуть руль.
Мирон поднял глаза от страниц.
Мирон: Ещё долго?
Андрей посмотрел на навигатор.
Андрей: Час, может чуть меньше. Мальчик кивнул и снова погрузился в картинки. За окном мелькнула старая заправка с облупившейся вывеской, потом – узкий мост через реку. Вода в ней была тёмная, почти чёрная, и Андрей задержал на ней взгляд. В таких местах всегда есть ощущение, что под поверхностью что-то живёт, что-то древнее и терпеливое. Дом, в который они ехали, он видел только на фотографиях в объявлении. Двухэтажный, с высоким чердаком и верандой, окружённый садом, который давно никто не стриг. Продавец говорил, что дом старый, но крепкий, и что в нём «есть душа». Андрей тогда усмехнулся – слишком часто он слышал эту фразу от риелторов. Но всё же что-то в этих снимках зацепило его: может, свет в окнах, может, тень от деревьев на фасаде. Машина свернула с трассы на узкую дорогу, где колёса зашуршали по гравию. Лес стал гуще, и солнце, пробиваясь сквозь ветви, ложилось на лобовое стекло золотыми пятнами. Андрей почувствовал, как внутри поднимается странное ощущение – не тревога, а скорее предчувствие, будто они въезжают в место, которое уже ждало их.
Елена повернулась к нему.
Елена: Ты уверен, что это хорошая идея?
Андрей: Мы же решили. Нам нужен новый старт. Она кивнула, но в её глазах мелькнуло что-то, что он не успел прочитать. Впереди показался поворот, и за ним – дом. Остоял чуть в стороне от дороги, окружённый старыми липами. Крыша была тёмная, почти чёрная, окна смотрели на них, как глаза, в которых отражалось солнце. Андрей остановил машину у ворот. Дети проснулись, и Варя, прищурившись, посмотрела. Андрей толкнул створку ворот, и они с тихим скрипом поддались. Скрип был долгим, тянущимся, как будто металл и дерево не хотели расставаться. Гравий под ногами хрустел, когда он пошёл по дорожке к крыльцу. Липы, что стояли по обе стороны, отбрасывали густую тень, и в этой тени воздух казался прохладнее, чем на солнце. Елена шла следом, держа за руки детей. Варя оглядывалась по сторонам, словно пыталась запомнить каждое дерево, каждый камень. Мирон, наоборот, смотрел только вперёд, на дом, и в его взгляде было что-то настороженное, хотя он молчал. Ключи, оставленные прежним владельцем, лежали в конверте, приклеенном к двери изнутри почтового ящика. Андрей достал их, выбрал самый большой, вставил в замок. Металл провернулся с лёгким усилием, и дверь открылась. Внутри пахло старым деревом, пылью и чем-то ещё – запахом, который невозможно сразу определить. Он был не резким, но цеплял, как будто в нём было воспоминание, которое не принадлежало никому из них. Прихожая была просторной, с высоким потолком и узким окном сбоку, через которое падал косой луч света. На полу лежал старый ковёр с выцветшим узором, и в его ворсе застряли мелкие соринки, как будто он ждал, что кто-то наконец стряхнёт с него годы. Елена поставила сумку у стены и провела ладонью по перилам лестницы, ведущей на второй этаж.
