В час пурпурного заката, когда тени вытягивались от стены до стены как на дыбе, когда мебель наливалась кровяным блеском, а тяжёлые шторы обвисали подобно сырому мясу на крюках, далеко-далеко за решетчатым окном эркера появлялась мужская фигура. Ежевечерне, как пригородные электрички, двигалась она одним и тем же маршрутом: от старого тиса – до кладбища с покосившимися, будто пьяными, плитами. Когда путник возвращался, я не видела, лишь отмечала, как он исчезал среди шероховатых надгробий и теней.
Эту картину я наблюдала в военный бинокль деда, будто последняя лентяйка, но к вечеру меня так изматывала чистка хозяйской посуды, одежды и унитазов, что муки совести отступали. Наблюдения я исправно заносила в блокнот: дата, количество человеческих особей, характеристики. Если не считать дня доставки, выходили ровные ряды нулей, но тут на бумагу снизошли единицы. Справа от них я рисовала круги со стрелочкой – значок Марса, знак мужского рода – и примерный возраст: «25-45». Два факта подпитывали любопытство: принадлежность часовни-склепа моим хозяевам и тяжёлый рюкзак мужчины.
Одной ночью это любопытство достигло предела, который испытывает ребёнок у запертой двери. Я написала пару строк на оборвыше А4, прихватила таз, чтобы не выглядеть для отца бездельницей, и поспешила вниз по лестнице для персонала. Это было непросто: толстые балки вынуждали пригибаться, дыхание сбивалось, крючки от сигнальной системы цеплялись за одежду. Между первым и вторым этажом я приостановилась и тростью утрамбовала старые газеты, которыми отец заделывал трещины в ступенях. Не бог весть какой способ ремонта, но дешевый.
Из дома, через запустелый сад я пошла к грунтовке. Мне открылись бесконечные поля, почернелые от увядших люпинов. Небо окутывали перистые облака, через которые пробивал яркий свет луны. Трость не помогала, хромота усилилась, лицо вспотело под маской. У дороги я отдышалась, убедилась, что одна, и придавила записку холодным камнем к следу крупного ботинка. Не стоило девушке вытворять такое, но – что тут скажешь? – скука бросает людей на отчаянные поступки.
Путь обратно дался куда проще. Боль в ноге спала, я поднялась к себе, укрылась двумя одеялами и заснула в смутном предвкушении.
Следующим вечером мужчина проследовал по обыкновенному маршруту и ненадолго склонился к дороге у моего письма. Вскоре он возобновил путь, но на следующий день мизансцена повторилась: мужчина, дорога, поклон. Я догадалась, что под камень лег ответ, и при первой же возможности отправилась за ним (конечно, с тазом).
Вот текст письма, наспех набросанного карандашом:
Приветствую в ответ! Спасибо вам за ту улыбку, которое мне подарило ваше любопытство в этом пустынным краю. В третьем тысячелетии нашей эры получить письмо, написанное от руки, очень волнует… что-то похожее я чувствовал на своих первых раскопках.
Мой интерес к кладбищу сугубо профессиональный. Как бывший археолог, то есть изгнанный из Рая земляной и книжный червь, я нанят одним американцем для установления возможного родства с Романцевыми и провожу необходимые изыскания, используя свой ум, свой глаз, свои руки и, конечно, свои инструменты, которые ношу в замеченном вами рюкзаке. Вечером это делать сподручнее, потому как работники фарфорового завода с северо-запада не видят меня и не пускают в городе слухи один нелепее другого.
Пускай нынешняя профессия моя не из благородных, надеюсь, вы не сочтете меня грабителем могил, как некоторые.
Но позвольте поинтересоваться и мне: где вы разместили свою дозорную вышку? И каково ваше имя? Вы не подписались, а я вторые сутки теряюсь в догадках: Катя? Маша? Аня?
Леонид Аркадьевич Буревой. 12 октября 202* года
