Дождь стучал по крыше и оконным стеклам старого дома на утесе не мелодией, а монотонным, навязчивым стуком. Так стучит метроном в пустой комнате. Или капли воды в подвале, где висит на крюке туша. Алан Крисп сидел в кресле у камина, в котором не горел огонь, и пытался читать. Слова расплывались перед глазами, превращаясь в знакомые, выжженные болью образы. Он видел не буквы, а широко раскрытые глаза дочери в тот последний миг, прежде чем дверь камеры захлопнулась навсегда. Он слышал не дождь, а ее тихий, безразличный голос: «Ты поймал монстра, папа. Поздравляю. Теперь ты знаешь, чья кровь течет в твоих жилах».
Снаружи завыл ветер, и скрипнула входная дверь. Алан вздрогнул, судорожно сжав подлокотники. Это был не ветер. Скрип был слишком четким, металлическим – звук засова, который кто-то пытается тихо открыть.
Он замер, вслушиваясь в стук своего сердца. Они нашли меня, – промелькнула параноидальная мысль. Ее поклонники. Мстители. Но нет. Это было бы слишком пафосно. Его ад был не в чужой мести, а в его собственной, вечно живой памяти.
Шаги в прихожей были тяжелыми, мокрыми, уверенными. Не крадущимися. Чужой.
– Алан? – раздался голос, который он не слышал больше пяти лет, но узнал бы из тысячи. Голос, полный той самой дешевой федеральной бравады, которую он когда-то сам же и прививал своему протеже. – Алан, это Джейкоб. Джейкоб Рид. Я вижу твои следы у двери. Не притворяйся, что тебя нет дома.
Алан не пошевелился. Он смотрел на дверь в гостиную, ожидая, что она откроется. Он надеялся, что если будет сидеть достаточно тихо, этот призрак из прошлого просто уйдет.
Но дверь открылась. На пороге стоял Джейкоб Рид. Он вырос, стал шире в плечах, а во взгляде появилась усталая жесткость, которой раньше не было. С его плаща на половик стекали лужицы.
– Боже, Алан, – выдохнул Джейкоб, окидывая взглядом полумрак комнаты, запыленные полки и пустой камин. – Похоже на склеп. Ты так и живешь?
– Я так и выживаю, Джейкоб, – тихо, почти шепотом ответил Алан. Его голос звучал хрипло от неиспользования. – А ты всё ещё врываешься без стука. ФБР это одобряет?
Джейкоб сбросил мокрый плащ на стул и достал из внутреннего кармана пиджака тонкий конверт.
– Мне нужна твоя помощь. Официально. Дело… особенное.
– Уходи, – Алан отвернулся к окну, за которым бушевала серая мгла. – Я вышел из игры. Я не консультирую. Я ничем не могу тебе помочь.
– Ты единственный, кто может. Я прочитал все твои старые дела. Такого еще не было. – Джейкоб не двигался с места, держа конверт в руке, как причастие. – Три тела. За четыре месяца. В радиусе пятидесяти миль. Местные копы в ступоре. Шериф уже не спит третью неделю.
– Вызовите больше копов. Дайте им сверхурочных. Найдите кого-нибудь другого.
– Мы нашли, – упрямо сказал Джейкоб. – Мы нашли тебя.
Он вытряхнул фотографии из конверта на низкий столик перед Аланом. Они разлетелись веером, яркие пятна на темном дереве.
Алан не хотел смотреть. Он смотрел на свои руки, на прожилки на них, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, только не на этом. Но периферийным зрением он уловил очертания. Неестественные позы. Контраст между ужасом сцены и каким-то… порядком.
Его взгляд, против его воли, пополз к ближайшему снимку.
И мир перевернулся.
На фотографии была заброшенная ферма, какой-то сарай. И в центре, подвешенная за запястья к ржавой балке, висела женщина. Она была одета в простое чистое платье. Ее тело было вымыто до неестественной, почти хирургической чистоты. Но голова была скрыта под ужасающим сооружением из темной, состаренной кожи, сшитой в грубую, но узнаваемую морду свиньи. Кожаная маска плотно облегала ее лицо, скрывая личность и последние мгновения агонии.
