Моника Курсова ненавидела зиму. Она ненавидела этот безжалостный, пронизывающий до костей холод, который пробивался сквозь самую теплую шубу, и ослепительно-белый снег, слепящий глаза даже сквозь самые темные очки. Но больше всего она ненавидела ноябрьские сумерки, наступающие в четыре часа дня, – эти гнетущие, серо-синие сумерки, которые растягивали время, превращая короткую дорогу от метро до дома в бесконечное путешествие сквозь безжизненное пространство.
Именно в таких сумерках она и шла сейчас, кутаясь в воротник пальто и ускоряя шаг. В руке она сжимала увесистый пластиковый пакет из книжного. Внутри лежал подарок для Джона – редкое, букинистическое издание по истории алхимии в Северной Европе. Она нашла его почти случайно, роясь в стеллажах маленького магазинчика в одном из арбатских переулков. Моника уже представляла, как обрадуется Джон, как его усталое, напряженное лицо на миг озарится детским восторгом. Эти редкие моменты были для нее как глоток горячего кофе в стужу – они согревали изнутри, напоминая, что под слоем усталости и одержимости работой все еще тот самый человек, в которого она когда-то влюбилась.
Она свернула с оживленной улицы в свой тихий, спальный район. Здесь было еще темнее и безлюднее. Редкие фонари отбрасывали на свежевыпавший снег желтые, размытые круги света, между которыми зияли провалы почти абсолютной темноты. Воздух был чист, морозен и неподвижен. Единственным звуком был хруст ее собственных шагов по насту.
И еще одни шаги.
Моника замерла на мгновение, прислушиваясь. Позади, метрах в тридцати, тоже кто-то шел. Ритм шагов был странным – неспешным, почти механическим, абсолютно ровным. Она мысленно пожала плечами. Конечно, она не одна во всем микрорайоне. Кто-то так же, как и она, возвращался с работы, к семье, к теплу и свету домашних ламп.
Она снова пошла, чуть быстрее. Через несколько секунд она услышала, что незнакомые шаги тоже ускорились, сохраняя прежнюю дистанцию. В груди неприятно и тревожно кольнуло. Она рискнула оглянуться, делая вид, что поправляет сумку на плече.
На тротуаре, в полосе света от одного из фонарей, стояла фигура в длинном, темном, почти монашеском пальто. Лица не было видно – его скрывала тень и, возможно, высоко поднятый воротник. Фигура не двигалась, просто стояла и смотрела на нее. Было что-то нечеловечески неподвижное в этой позе, что-то, от чего по спине Моники пробежала ледяная волна страха, куда более пронзительного, чем ноябрьский мороз.
Она резко повернулась и почти побежала, сердце заколотилось где-то в горле. Еще два поворота – и ее дом, островок безопасности. Она услышала, что шаги за спиной тоже перешли на бег, но все так же ровно, беззвучно и легко, словно преследователь не бежал по снегу, а скользил над ним.
Моника рванула вперед, сжимая в пальцах ключи, давно заранее вынутые из сумки на всякий случай. Она уже видела темный силуэт своего девятиэтажного дома, уже почти чувствовала тепло подъезда. Она влетела в знакомый аркад между пятиэтажками, короткую пешеходную дорожку, которая была самым темным местом на ее пути.
И тут она поняла, что шагов сзади больше не слышно.
Она замедлила бег, переводя дух. Пар от ее дыхания клубился в ледяном воздухе густым белым облаком. Она обернулась. Никого. Только ровный, нетронутый снег на дорожке и голые черные ветки деревьев, узорчатым кружевом висящие над головой. Тишина. Абсолютная, оглушительная тишина, давящая на барабанные перепонки.
Облегчение волной накатило на нее. Показалось. Просто померещилось уставшей женщине в зимних сумерках. Она даже нервно усмехнулась своей трусости и, повернувшись к выходу из аркады, сделала шаг.
